Беседы в полумраке (джен)

Я уже упоминал, что меня периодически накрывало. При жизни я не страдал от перепадов настроения, но теперь стал игрушкой собственных эмоций. (При жизни! Выражение-то какое! Ведь я не о ком-нибудь, а о себе говорю). Обычно эти эмоции были отрицательными, но в тот момент, стоя перед новой дверью, я испытал редкостное умиротворение, словно весь мир был у моих ног.

Нормальный мертвец испугался бы и не стал совать нос неизвестно куда, но не я. Я притянулся к двери и толкнул её. Кажется, даже сделал какое-то ритуальное движение шариковой ручкой, которая стала моим новым талисманом взамен потерянной бутылки. Дверь легко, невесомо подалась, издав колоритный скрип. Впереди зияла чёрная пустота, способная внушить ужас любому, живому или мёртвому, но внезапная эйфория сделала меня непробиваемым, и я шагнул вперёд. Шагнул — значит поскрёб ногой об пол.

С небольшим усилием я продвинулся на несколько метров в этот густой мрак и перестал видеть свои руки и ноги. Темнота душила меня. Ощущение было смутно знакомым по моему визионерскому опыту на поздних стадиях медитации, но тогда добавлялся ещё оглушительный звон в ушах. Сейчас же тишина приравнивалась к темноте: она стояла тут повсюду, вязкая и враждебная. Мне стало не по себе.

Я посмотрел по сторонам и ощутил беспредельность, окружавшую меня. Эта местность не была комнатой, примыкающей к нашей квартире на седьмом этаже — это было бесконечное однородное пространство, заполненное мраком. Я мог двигаться в любом направлении час, день, год, но ничего бы не нашёл, кроме бархатной тьмы. Оглянувшись, я испытал шок, ибо дверной проём остался неимоверно далеко позади, как будто я шёл не три секунды, а полчаса. До него был как минимум километр, и виделся он как маленький светящийся прямоугольник. Да, теперь мои глаза могли различить форму предмета даже на таком большом расстоянии, но мне было не до открытий.

Эйфория резко отступила — увы, все чувства менялись мгновенно, ведь механизм торможения присущ только телу, — и я представил, что будет, если дверь закроют, и я никогда не найду дорогу в свою уютную зеркальную ловушку, никогда не увижу диван и лампаду, а буду обречён вечно бродить по этой черноте. Чувствуя, как меня поглощает паника, я всеми доступными мне способами устремился к открытой двери, вцепившись в неё взглядом. Знаю, красиво выразился, но другими словами невозможно описать посмертный способ передвижения.

Дверь притягивала меня. Чем ближе я к ней был, тем быстрее летел, мне в лицо бил встречный ветер, но всё равно скорость казалась слишком маленькой. Возникло неясное ощущение опасности: сзади что-то настигало меня, и почти настигло, но я пулей влетел в коридор и дёрнул на себя ручку злополучной двери, со стуком её захлопнув. Молитвенное бормотание жены тут же оборвалось. Я рухнул на пол. Что-что, а падать я умею, даже люблю этим заниматься, ведь синяки мне больше не грозят. Иногда, правда, слегка проваливаюсь в пол, но это издержки.

— Мама, что это?

— За зеркалом что-то стукнуло.

— Господи, спаси и сохрани. Я на девятины мясо купила.

Вот так, возвращаемся к пенатам, стало быть. Уютный тёплый дом и никакой чёрной бесконечности. Только сейчас я начал ценить зеркальную ловушку. Насколько этот ад лучше предыдущего! Я лежал у порога и приходил в себя, сжимая в кулаке ручку. Сейчас напишу что-нибудь… Чёрт бы вас побрал с вашим мясом.

И в этот момент оно заскреблось прямо за моей спиной. Всё во мне оборвалось. Звук был таким громким и близким, что я вскочил, уставившись на дверь. Будто подтверждая свой статус — да, вам не показалось, вот оно я! — оно заскреблось ещё раз, и теперь не оставалось сомнений, что царапают по двери с той стороны. Оттуда, где я только что гулял и чуть не остался.

Несколько дней назад оно уже было здесь и ушло, но я вновь привёл его сюда, и теперь оно так просто не свалит — как мне кажется. Впрочем, я могу ошибаться.

Я не ошибся.

Не прошло и часа, как оно снова дало о себе знать настырным царапаньем. Чем запереть дверь? Скотчем примотать или зафиксировать шваброй? Куда она вообще открывается: туда или сюда? Я не помнил. Я жутко устал, и меня начала подводить память. Скоро стемнеет, и я останусь один на один с тем, что за этой новой дверью. Об этом не хотелось думать, и я ещё раз попытался выбраться наружу, колотясь о стекло, но безуспешно. Я вернулся на диван.

Оглушительный звонок заставил меня вскочить. Звонили ТАМ, но было такое чувство, что звук продублировался и в моём отражённом мирке. Мы с женой вместе покупали этот звонок, и я ещё тогда с ней спорил — но разве ей слово поперёк скажешь? А, дело прошлое.

Шум каблуков, радостные возгласы, треск пакетов — пришли родственники с ребёнком, и тут для меня прозвенел первый звоночек: я уже не помнил, кем мне приходится эта маленькая девочка, которую я видел всего раз в жизни. Внучатой племянницей? Или не внучатой?

Ей было шесть или семь лет, и она хныкала на лестничной клетке, не желая заходить в квартиру. На неё шипели вчетвером: родители, жена и тёща. Хмырь участия не принимал. Ребёнка вволокли в дом, освободили от куртки и обуви и за руку потащили в зал, не обращая внимания на крики: «Там мёртвый дядя лежит! Я не буду его целовать!» Вот, стало быть, в чём проблема. Придурки.

Впрочем, крики мгновенно прекратились, как только девочка поняла, что мертвеца в доме нет.

«Дядя»? Ну да. А её родители — мой двоюродный брат с женой. Вспомнил.

Поговорили они там, повздыхали, а потом потянуло сигаретным дымом и горелым маслом: мужики закурили, а женщины принялись готовить — завтра ж по мне девять дней. Однако долго я тут продержался! В четвёртом часу вечера было светло, но уже начались тоскливые сумерки, и я не знал, куда деваться. Меня нахлобучило всё сразу: и страх перед скребущейся чертовщиной, и острейшее желание поговорить с родными — ведь я так давно с ними не виделся, — и голод, и злость на судьбу. Нельзя было так рано подыхать, нельзя! Я же столько дел хотел переделать!

Ладно, теперь уже чёрт со мной, ничего не исправишь. Я по-прежнему сжимал в кулаке ручку. Я уверен, что магические предметы — а бутылка и ручка стали для меня магическими предметами — нужны не живым, а мёртвым. (Да, мёртвым. Мне до сих пор страшно произносить это слово). Эти предметы — наше оружие. Когда живые начинают играть в магию и делать себе волшебные палочки из лучины, это в них говорит та составляющая, что останется неизменной после смерти. Ей иногда становится страшно, и она хочет защититься хоть чем.

Носом к стене я пролежал до позднего вечера. Мои близкие дёрнули церковного вина, съели часть завтрашнего поминального обеда и начали распределять спальные места. Квартира тесная, и я пожалел, что не могу предоставить им пустующий зал в зазеркалье: столько места зря пропадает.

Ребёнка единодушно решили положить напротив зеркала.

— У нас всегда детей перед зеркалом клали! — авторитетно заявила тёща.

Я не понял, где это «у нас», но почувствовал, что становится жарко. Девочка решительно отказывалась спать в прихожей и просилась ко взрослым, но где там! Вас бы послушали, если бы вам было шесть лет? Наорали, уложили, выключили свет и успокоились. Осталось только слабое свечение лампады. Через несколько минут полной тишины я не выдержал и обернулся.

Девочка сидела в постели и неподвижным взглядом смотрела в зеркало.