Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Я очень рада видеть здесь всех, кто решился на третий том!

Пожалуйста, если вы не прочли предисловие, вернитесь и прочтите — там содержатся важные предупреждения. Без ознакомления с ними вы продолжаете читать на свой страх и риск — претензии приниматься не будут :)

Как всегда, буду очень рада комментариям ❤️

Саундтрек к этой главе: https://www.youtube.com/watch?v=AWcEMNE-phQ

Северус готовился к этой поездке и примерно представлял себе, чего стоит ожидать, но реальность все равно застала его врасплох. К этому просто нельзя было подготовиться заранее: к сырости, пробиравшей насквозь, до самых костей, к свинцовому небу над головой и к тоскливым крикам буревестников, метавшихся среди низких и тяжелых туч.

Он плотнее закутался в плащ с меховым подбоем и кинул внимательный взгляд на замершую у носа Поликсену, всю натянутую, словно струна. Беспокойство перед важной миссией? Или что-то еще, что-то личное? Он мысленно перебрал азкабанских сидельцев, но никто так и не пришел на ум. За решеткой у Поликсены не было ни близких родственников, ни друзей… Северус мог бы грешить на жениха, но Блэк давно находился на свободе и теперь ждал их возвращения в Малфой-мэноре, не то утешая любимую кузину, не то позволяя ей утешить себя.

Поликсена повернулась к нему через плечо, будто мысли прочла, и Северус подивился тому, что видит ее настоящую даже сквозь искусную личину Нарциссы. Просто откуда-то знает, что это она, несмотря на белокурые локоны, растрепанные холодным ветром, и непривычно синие глаза.

Он покачал головой в ответ на невысказанный вопрос подруги, и та кивнула и отвернулась, снова прикипев взглядом к горизонту.

— Успеем проскочить до шторма? — через шум ветра и волн спросил Северус у стоящего слева тюремщика и едва заметно поморщился — слышать голос Люциуса, исходящий из собственного горла, было непривычно. «Мистер Джонсон», польстившийся на малфоевские галеоны, кинул на него косой взгляд, фыркнул и пригладил пышные седые усы левой рукой — правой он крепко держал штурвал.

— Так тут всегда темно, как в бочке, ваша милость, — снисходительно пояснил тюремщик и ткнул заскорузлым пальцем вперед — туда, где уже виднелись скалистые очертания острова. — Вроде как из-за дементоров, но я так сужу, остров наш и при Экриздисе был не курорт. Не боитесь, оно колобродит круглые сутки, но настоящие бури бывают редко — иначе обрыв давно бы подмыло, и крепости настал бы конец.

Он помолчал, пожевал губами, а затем доверительно понизил голос:

— Мы так мыслим, что остров того… заколдован.

— Экриздисом? — предположил Северус, и тюремщик кивнул и суеверно сплюнул через левое плечо. Северус пристально взглянул на него, и тот неловко переступил с ноги на ногу.

— Прошу прощеньица, ваша милость, мы люди маленькие, к высокому обхождению не привычные… А огрызок наш и правда заколдован им самым — Черным Монахом.

— Экриздис не был монахом, — автоматически заметил Северус и тут же пожалел о своем зазнайстве — тюремщик насупился и расправил плечи.

— На большой земле оно-то, конечно, виднее, кем старик Экриздис был и кем не был… Но я вам так скажу, ваша милость, — мы здесь сидим день через два, с утра до ночи, и видим всякое. И Черный Монах — он существует.

Этого стоило ожидать: в конце концов, как менталист Северус и сам активно использовал человеческую склонность к вымыслу — всегда проще строить защиту ума, если сам человек в нее верит. Он бросил взгляд вдаль, на каменистые уступы с редкими чахлыми сосенками и треугольной башней, чей черный камень, казалось, поглощал и так скудный свет. Не было ничего удивительного в том, что именно здесь, коротая вечера в сторожке на краю земли, тюремщики изобрели собственный мрачный фольклор.

— И что же Черный Монах? Это призрак Экриздиса? — уступил Северус, и «мистер Джонсон» довольно приосанился.

— Если бы призрак… Дементор он теперь самый настоящий.

— Разве человек может им стать? — усомнился Северус, и тюремщик покачал головой — видимо, сокрушался о прискорбной наивности людей с «большой земли».

— Перед моим первым дежурством, а это было годков с пятнадцать тому, нам говорили, что он пытал тут моряков. Министерский лекцию читал, такой весь толстый, важный, — «мистер Джонсон» скривился, а Северус впервые задумался о том, кем тот был до начала службы в Азкабане. Как вообще вербовали тюремщиков, чем их прельщали, чтобы те добровольно отправились на этот забытый богом остров? — Так и сказал: заманивал, значит, аки сирена. Ну это ж надо такое выдумать? Экриздис был старый хрен с бородой до пяток, а они тоже: сире-е-ена…

В голосе «мистера Джонсона» было слишком много презрения к министерским чиновникам, чтобы он был из числа законопослушных граждан. Контрабандист? Мелкий уголовник из Лютного? Это не имело ровным счетом никакого значения, но Северус привык во всем доходить до дна.

— Ну а мы так мыслим: не заманивал он никого, а подбирал жертв после кораблекрушений, — продолжил тот, понизив голос. — Опыты свои ставил. И дементоры — это те самые моряки. Ну а теперь и сам старик в их числе — переродился, значит, в Черного Монаха.

Северус честно задумался и вынужден был признать, что теория «мистера Джонсона» имела право на жизнь. Насколько было известно Северусу, никто по-настоящему не понимал природы дементоров: откуда те взялись, как размножались и сколько лет могли прожить. Даже блаженный энтузиаст Скамандер, братавшийся с волшебными тварями любого класса опасности, благоразумно обходил ребят в балахонах стороной.

Моряки, под влиянием черной магии переродившиеся в нечто странное, полуматериальное… Несмотря на весь скептицизм Северуса, привычного к гипотезам, доказательствам и прочим вехам научного мышления, в этой немудреной сказочке было что-то, цеплявшее за живое, бившее прямиком в сердце, обходя заслоны разума.

— А Мэттью говорит, дело в другом, — продолжил «мистер Джонсон» и скривился, словно съел пол-лимона, а его задубевшее, загорелое лицо пересекла сеть глубоких морщин. — Наш умненький мальчик считает, что никакие это не моряки, а клиенты Экриздиса. Те, мол, желали обрести бессмертие любой ценой, и старик подарил им новую жизнь, только неприглядную, а потом и сам стал дементором… Королем их, значит. Насчет короля он, допустим, прав, но не верю я, что люди могли желать себе такой доли. Знать, по себе меряет.

— Мэттью — это ваш коллега? — заинтересовался Северус: несмотря на всю извращенность и циничность, вторая теория была изящной и неординарной. Он попытался представить себе характер человека, чей ум ее породил, но быстро зашел в тупик. «Мистер Джонсон» тем временем шумно вздохнул и переложил штурвал.

— Мэттью Пибоди, мы с ним частенько попадаем в одну смену, — процедил он сквозь зубы и сплюнул себе под ноги. — Скользкий он, как угорь, наш американец. Вроде все чин по чину: еду покупает вскладчину, как годится, и нос не кривит… дрова заготавливает на совесть и всегда выходит за других, если попросить… но вот есть в нем гнильца. Я людей хорошо чую, ваша милость, и от Мэтти у меня просто дрожь по хребту идет. Мы вообще-то народ немногословный, но вечера тут долгие, делать нечего, да и компания одна и та же, вот и начинаешь откровенничать: у кого внучка родилась, кто домик купил… а Мэтью только отшучивается. Знать, ни семьи у него нет, ни друзей, ни жизни — один только Азкабан на уме. И, помяните мое слово, не нормально это. Так и свихнуться недолго… если не уже.

— Не уже? — мягко уточнил Северус, и тюремщик медленно кивнул, а на линии его челюсти под пегой клочковатой бородой резко обозначились желваки.

— Мы, ваша милость, люди крепкие, — пояснил он почти извиняясь. — Тут иначе никак — дементоры нас не трогают, с ними блюдется уговор, но вот сам Азкабан… заключенные едут крышей, плачут, воют… надо уметь не пускать это в душу. И мы не пускаем, как только можем, но вот Мэттью… я сам не видел и за руку не ловил, но ходят слухи, что Пибоди нравится Азкабан. Нравится, понимаете?

Он взглянул на Северуса в упор с какой-то смутной надеждой, словно хотел, чтобы его неприятные догадки подтвердил хоть кто-нибудь. Видимо, загадочный Пибоди настолько тревожил «мистера Джонсона», что тот был рад любому шансу поделиться сомнениями — Северус знал, что такой эффект бывает, если человеку очень долго твердить, что тот не должен верить собственным глазам. И он действительно начинал понимать, в чем тут дело.

— Пибоди издевается над заключенными? — предположил Северус, непроизвольно понизив голос, и «мистер Джонсон», поколебавшись, кивнул.

— Говорю же: сам не видел, но… говорят, он любит смотреть. И слушать. Закончит обход, встанет напротив камеры — и стоит себе, сложив ручки на груди. Любуется, значит. А порой разговаривает с ними — только тихо, чтобы никто больше не слышал, о чем он им толкует…

— Вам это не по душе, — заметил Северус, и «мистер Джонсон» шумно вздохнул и почесал бороду пятерней.

— Я так сужу: мы их охраняем, следим, значит, чтобы был порядок. Кормим, поим и чистим заклинаниями. Дементоров, опять же, выпускаем не просто так, как в голову взбредет, — а по расписанию… Не наша это задача заключенных мучить, а вот Пибоди… впрочем, со мной не все согласны, только потому «темную» ему и не устроили. Мэтти у нас мальчик обходительный и вежливый, при манерах… напел остальным, что в войну у него кто-то погиб, так некоторые развесили уши и теперь к нему со всем пониманием. К тому же, я ведь говорю: скользкий он… Спросишь бывает: где задержался после обхода? А этот умник знай себе улыбается — трещину, говорит, заметил и залатал, чтобы, значит, не дуло. И не приступишься…

— Почему вы на него не пожалуетесь? — вопрос вырвался быстрее, чем Северус успел прикусить язык, но «мистер Джонсон» не обиделся и только устало махнул обветренной рукой.

— Так кому жаловаться-то? — горько спросил он. — Я с собой честен, ваша милость, — сюда всех гребут без разбору, место ведь не сахар. Палочка есть, и в Азкабане не сидел? Ну вот и славно, добро пожаловать на борт. Всех гребут, да не все задерживаются… Мэттью вот задержался и пока не отчебучит что-то действительно серьезное, никто его на выход не попросит. Доказательства надо иметь, а прищучить его не на чем, разве что на взятках, — но у нас все берут, не за одну же зарплату тут сидеть, задницу морозить. К тому же, Мэтти берет по-хитрому: то оборотное, то трансфигурация, свою морду всяко не светит. Я вот ленюсь, только имя и скрываю, а он дотошный, что твой Мордред. И талантливый. Дементоры его не трогают, даже когда он дольше других в крепости задерживается — видать, родственную гниль чуют. А может, Мэтти с ними договорился… и знать бы еще, что именно им предложил.

— Сочувствую, — искренне сказал Северус вроде бы невпопад, но тюремщик понял его с полуслова, угрюмо кивнул и перевел взгляд на горизонт.

— Вот и ждем, пока не обнаглеет и не нарвется уже наконец… Предвкушаем, значит. Вы уж простите, ваша милость, что я так разоткровенничался. Располагаете вы к себе… На выборы не идете? Я бы за вас проголосовал.

— Увы, — усмехнулся Северус, представив себе неземную красу Люциуса на агитационных плакатах в фас и профиль. А что, домохозяйки магической Британии были бы вне себя от счастья.

— Жаль, жаль… болтают, наверх лезет Руфус Скримджер, и нашим ребятам это не по нраву. Жесткий он, Скримджер, как наждачка, и очень себе на уме, так что нам с ним не по пути. Вот при Фадже славно: он к нам не суется, а мы — к нему… Свобода, значит.

Неуступчивый глава аврората на посту Министра… Северус плохо разбирался в политике такого пошиба, но что-то подсказывало ему, что Люциус обрадуется новостям не больше скромного азкабанского служаки.

Он снова перевел взгляд на горизонт и на этот раз разглядел в густом тумане очертания пирса. Возле него была пришвартована пара небольших, но крепких яликов.

— Добро пожаловать в Азкабан, — «мистер Джонсон» обвел незамысловатую пристань рукой так, словно на ее месте раскинулся роскошный порт. В его светлых глазах горел огонек гордости, и Северус против воли почувствовал к тюремщику симпатию. — Мадам, не замочите ножки! Сейчас я спущу сходни, один момент…

Поликсена отступила от борта, давая ему пройти, и резко скрестила руки на груди. При невеликом росте Нарциссы это должно было выглядеть комично, но смотрелось ровным счетом наоборот.

— Шпионкой тебе не бывать, — шепнул Северус, подходя к «супруге». — Твоя настоящая суть просвечивает через любую личину.

— Ты просто слишком хорошо меня знаешь, — парировала Поликсена, и он задумался. Возможно, подруга была права, и Северус действительно подмечал детали, незаметные остальным, — не гулявшим с ней в Гайд-парке и не сидевшим напротив с бокалом вина, пока за окном сгущались тревожные сумерки… — Север, послушай… ты точно готов? Я помню, ты говорил, что не рискнешь лезть в мозги к сумасшедшему, а Белла…

Северус как можно хладнокровнее пожал плечами, но в глубине души он и сам не знал, как поступит, если Беллатрикс окажется совсем не в себе. Когда-то они с Рудольфусом были отменными менталистами, и он рассчитывал, что мастер такого уровня сумел бы удержать щиты в целости хотя бы пару лет… Шаткий план, почти на авось.

— У нас есть выбор? — риторически спросил Северус, и Поликсена кивнула с одобрительной усмешкой.

— Выбора у нас действительно нет. Но я все равно прихватила веритасерум — на всякий случай.

— Плохая идея, — неодобрительно покачал головой Северус, и подруга пожала плечами.

— Нужен реалистичный запасной план, у нас всего одна попытка. Мы и так нарушаем закон уже одним присутствием здесь, так чего мелочиться?.. Люций просто не любит риск, но он же первый станет заламывать руки, если вернемся ни с чем.

«Мистер Джонсон» продолжал возиться со сходнями, мурлыча себе под нос какую-то песенку, а Поликсена вскинула голову и пристальным взглядом проследила за летящей мимо чайкой. Она была похожа на гончую перед началом охоты, и Северус припомнил, что уже видел ее такой ночью после обыска в Паркинсон-мэноре — чуткой и собранной, готовой в любой момент сорваться с места и стрелой полететь к цели.

— Мне не нравится это место, — помолчав, тяжело промолвила Поликсена. — И Белла мне тоже не нравится, никогда не нравилась. С нее станется солгать нам в лицо, просто из чувства противоречия, но давай все-таки попробуем разговорить ее без легиллименции — в конце концов, они с Нарциссой прежде ладили…

Северус покачал головой — ему слабо верилось в то, что их немудреный балаган проведет Беллатрикс. Впрочем, если состояние старшей из сестер Блэк напоминало состояние ее кузена сразу после освобождения, она вполне могла проговориться, приняв их с Поликсеной за лихорадочное видение или приятный сон…

— Если не выйдет с ней, остаются еще братья Лестрейнджи, — напомнил он, и Поликсена едва ощутимо вздрогнула. Северус не обратил бы на это внимания, не стой они совсем рядом, плечо к плечу, но он все же заметил ее реакцию — и насторожился.

— Руди и Басти, — усмехнулась Поликсена краешком губ. Знакомая улыбка на чужих губах. — Надо воспользоваться оказией и прошерстить их воспоминания тоже, вдруг они что-то знают, — когда еще мы попадем в Азкабан?

— Действительно, — поддакнул Северус, не отрывая от нее взгляда. Рудольфус? Или все-таки Рабастан? Что могло связывать Поликсену с одним из братьев? Его мозг тут же дисциплинированно напомнил, как однажды младший Лестрейндж вытащил с поля боя раненого «Патрокла», — и Поликсена наверняка знала, кто именно спас ей жизнь. — Мне следует что-то знать?

Подруга нахмурилась и отвернулась, барабаня пальцами по перилам.

— Не понимаю, о чем ты, — наконец увильнула она, и Северус прищурился — неужели ошибся и дело вовсе не в благодарности за спасение? Он собирался было надавить, но «мистер Джонсон» замахал рукой, приглашая их спуститься, и Северус отступился.

Уже на первом уровне Азкабана он задумался о том, что не знает, может ли Поликсена вызвать Патронуса. Более того — он даже не был уверен, что сам на это способен. Раньше — да, безусловно да, потому что Северус был уверен, что любил Лили, и быстроногая серебристая лань раз за разом рождалась из его самовнушения и покорно отзывалась воле хозяина. Каким стал его Патронус теперь, после всех открытий и разочарований, — и есть ли он у Северуса вообще?

Он искоса взглянул на Поликсену, но не стал заводить досужий разговор — ее лицо в своей неподвижности напоминало погребальную маску. Рабастан Лестрейндж… Кроме того боя далекой зимней ночью, Северус не помнил ничего, что могло бы связывать того с Поликсеной, но это еще ни о чем не говорило. Очередной тайный друг? Или все-таки кто-то куда ближе и дороже?

— Что скажете, если мы попадемся кому-то на глаза? — спросила подруга мелодичным сопрано Нарциссы, и «мистер Джонсон» обернулся через плечо и лихо ей подмигнул.

— Не извольте волноваться, мадам, — тут все свои.

В доле, значит, — понял Северус. Это хорошо — ему очень хотелось, чтобы их маленькая экспедиция прошла без эксцессов.

— К тому же, в крепость мы заглядываем только по делу — на обход, даже Пибоди туда просто так не шастает. Так что никого мы не встретим, не боитесь, — продолжил тюремщик, уверенно ведя их по прямому, как стрела, коридору из грубо отесанного черного камня. В держателях тут и там горели факелы, выхватывая из тени то острый выступ, то коварную выбоину в полу. — У нас вообще-то теплая компания. Оно, с одной стороны, скучно, что одни и те же рожи, а с другой, и хорошо — раздолье, значит, и над душой никто не стоит… Начальство сюда нос не больно-то кажет. Вроде как доверяет, но это все ерунда — просто нету дураков мотаться сюда за здорово живешь… вот и приходится, гм, доверять.

Они резко повернули направо и принялись подниматься по узкой винтовой лестнице. Северус заметил, что с каждым шагом Поликсена все ниже опускает голову, словно у нее на плечах лежит неподъемный груз. Он почувствовал прилив знакомой холодной злости: на ее бесконечные тайны, на это место, исподволь вытягивающее из них все соки, и на запертого здесь младшего Лестрейнджа. Он плохо знал Рабастана — их почти ничего не объединяло, кроме участия в рейдах и Метки на руке. Прирожденный боец, но не задира; талантливый маг с родословной на три свитка, но не сноб. А еще вроде бы не дурак, насколько Северус помнил по редким часам досуга в Ставке. Ну и писаный красавец, чего уж там, — кисло добавил он после некоторого усилия над собой.

И, пожалуй, в такого вполне можно было влюбиться. Особенно Поликсене — Северус совсем не удивился бы, узнав, что той по нраву бравые бойцы. И судя по тому, как подруга вела себя в течение дня, их с Лестрейнджем объединяло куда большее, чем просто короткая интрижка, рожденная близостью смерти и выплеском адреналина…

Лестница закончилась, и они снова зашагали по коридору, но на этот раз по обеим сторонам прохода располагались пустые камеры. Толстые заколдованные прутья, сложные замки — и в каждой, словно в насмешку, маленькое окошечко без решетки, выходящее на воды убийственно холодного Северного моря далеко внизу. Северус присмотрелся: окно находилось как раз на уровне глаз взрослого мужчины и в него даже можно было просунуть руку. Он покачал головой, представив, сколькие из заключенных сходили с ума, неотрывно стоя у этого окна и глядя, глядя, глядя наружу, а затем обдирая кожу до мяса в попытках протиснуться еще хотя бы на сантиметр дальше…

Северус мог бы стать одним из них.

Он всерьез подозревал Дамблдора в том, что именно тот стер ему память, заменив ее сладкой ложью, но не мог не признавать, что своей свободой он обязан именно Альбусу. Знать бы еще зачем директору это понадобилось… С некоторой натяжкой Северус был ценен как шпион, хотя, сказать по правде, его перевербовка случилась слишком поздно для того, чтобы иметь хоть какое-то значение для исхода войны. И тем более это совсем не объясняло зачем Дамблдору понадобилось удерживать Северуса при себе после падения Лорда. Было бы так просто избавиться от ненужного инструмента… Северус не обманывался на этот счет: Альбус был более чем способен на такой шаг — он вообще был склонен к такой линии поведения. Тот же Люпин, отброшенный за ненадобностью, а затем снова вытащенный на свет божий, служил тому наглядным примером.

Дамблдор не озаботился судьбой своего ручного оборотня, но не забыл похлопотать о Северусе… Почему? Чем он так важен и ценен, что Альбус предпочел все эти годы держать его рядом с собой, на виду?

Северус с нажимом потер лоб — то ли от близости дементоров, то ли от тяжелых, тревожных мыслей у него начало ломить виски. Он кинул испытующий взгляд на идущую рядом Поликсену, но та выглядела неплохо — разве что выражение, застывшее на одолженном лице Нарциссы, было совершенно непривычным для них обеих: смесь глухой тоски, затаенной боли и одновременно решимости.

Если быть совсем уж честным с собой, то Северуса вовсе не должно было удивлять то, что его подруга детства кого-то любила. Она была взрослым человеком, и такое развитие событий было совершенно естественным, предсказуемым даже. Более того — было бы странно, если бы в ее возрасте Поликсена ни разу не влюблялась… И тем не менее Северус все равно удивился, причем неприятно, и теперь привычно пытался разобраться в причинах своей странной реакции.

Не то чтобы он не замечал, что Поликсена — красивая женщина: в конце концов, Северус был не слепой. Она притягивала его с самого начала, когда они снова встретились после долгой разлуки, почти незнакомцами. Затем Северуса закрутило вихрем воспоминаний и откровений, образы Поликсены-из-прошлого и этой, нынешней, постепенно слились воедино, и стало понятно, что между ними никогда и ничего не было и, скорее всего, уже не будет. Просто друзья.

Под Рождество на сцену вышел чертов Сириус Блэк, запутав все еще больше, но где-то в глубине души Северус по-прежнему полагал, что в жизни Поликсены ему отведено особое место, и не без причин — в конце концов, маггловские фильмы она смотрела именно с ним. И уток кормила. И готовила. И делилась новостями — правда, если считала нужным, но Северус подозревал, что и так знает больше ее законного мужа, а утром еще и получил прямое подтверждение: Сириус был не в курсе ни существования крестражей, ни визита в Азкабан. Это понимание рождало внутри теплое чувство удовлетворения и превосходства и позволяло смириться со своим странным, двусмысленным положением.

Потому признавать, что все это время существовал кто-то, кем Поликсена дорожила больше, чем им, кого не просто ценила как близкого друга, а по-настоящему любила, было… Северус точно знал, какое слово лучше всего отражает его ощущения, но впервые за много лет не стал добиваться точности в собственных мыслях.

Они поднялись еще на один пролет и внезапно оказались в аду. На нижних этажах было сыро и пахло плесенью и грибком, но здесь, где камеры не пустовали, добавлялись другие запахи, создавая ужасную какофонию, в которой солировали кислая вонь болезни, прелость лежалого сена и отчетливый крысиный душок. Немного придя в себя, Северус обратил внимание на звуки и немедленно пожалел об этом: по коридору скороговоркой лился чей-то едва слышный шепоток; в другой камере кто-то звал Лавинию, то жалобно, то с отчаянной злостью, а вдалеке надрывно плакала женщина.

«Мистер Джонсон» зашагал дальше, насвистывая себе под нос и проводя кончиком дубинки, которую он достал из-за пояса, по прутьям. Северус прищурился, глядя тому в широкую спину, но ярость схлынула, едва он понял: тюремщик не бравирует и не пытается быть жестоким. Он просто действительно не замечает, в каком кошмаре находится. Привык за столько лет.

— Ваша милость? — «мистер Джонсон» обернулся и удивленно поднял кустистые брови, увидев, что они замерли в начале коридора как вкопанные. — Тут уже недалеко, на следующем этаже.

Северус крепко взял Поликсену за локоть и через силу сделал шаг, а затем второй и третий. Подруга не возражала, но переступала с ноги на ногу деревянно, будто кукла. Вспомнилось, каким белым было лицо Блэка утром, когда тот нежданно-негаданно объявился в Малфой-мэноре и вмешался в планирование рейда, и против воли Северус почувствовал горячее сочувствие к школьному недругу. Провести здесь столько лет… Он не хотел испытывать благодарность к Альбусу за его покровительство — и все равно испытывал. Северус пошел бы на что угодно, лишь бы не оказаться в этом месте снова без возможности его покинуть. Низко и цинично, но о морали хорошо рассуждать в теплой комнате, у горящего камина и с бокалом вина, в то время как Азкабан обнажал всю суть, и не каждый готов был увидеть себя в его мутном зеркале без прикрас. Северус был на это способен.

Они поравнялись с первой камерой, и из-за решетки к ним тут же потянулись чьи-то скрюченные пальцы, похожие на ветви старого дерева, а в голове у Северуса на мотив заезженной пластинки зазвучала детская песенка:

«С розой водим хоровод,

А в руках у нас чабрец.

Апчхи! Апчхи!

Все упали наконец»⁽¹⁾.

Он поморщился и укрепил ментальные щиты — сумасшествие заключенных и их полная неспособность контролировать собственные мысли были куда коварнее честной легиллименции. Мозг просто не различал ментальную атаку — потому что за ней не стояла чужая воля, в ней отсутствовали мотив и смысл. И это еще случайность, а Северусу вот-вот предстояло заглянуть в спятивший разум по собственной воле — совершенно идиотская затея, порожденная растерянностью и отчаянием.

— Ваша милость? — позвал его кто-то справа. Этот заключенный звучал адекватно и доброжелательно, будто они столкнулись где-то в Косом, и Северус сжал зубы и ускорил шаг. — Ваша милость, вы видели Лавинию? Она так и не пришла, а я все жду и жду… Вы видели ее? Будьте любезны, передайте, что я жду у причала…

— Чтоб Лорду пусто было, — пробормотала Поликсена на грани слышимости. — Все из-за него. Не заигрывай он со смертью…

— Я не виновата! Скажите судьям, что я не виновата! — крикнула женщина из последней камеры, протягивая к ним руки сквозь решетку, и они с облегчением повернули направо и вышли к очередной лестнице. «Мистер Джонсон» поджидал их возле ступеней, вольготно оперевшись о стену.

— Прошу прощеньица, ваша милость, — пробормотал он, неловко почесывая щеку костяшками пальцев. — Я как-то не сообразил, что с непривычки вам придется несладко. Мадам Лестрейндж на следующем этаже — там держат политических. Вы как, справитесь?

— Все в порядке, — твердо сказала Поликсена и забрала у Северуса руку — только сейчас он заметил, что все это время продолжал крепко сжимать ее локоть. — Идемте. Чем раньше начнем, тем раньше закончим.

Вопреки ожиданиям, на этаже политических заключенных было не так громко, но Северус только дополнительно насторожился — было в этом что-то неестественное, словно в затишье перед бурей. Он принюхался: крысиный дух здесь стал еще отчетливее, но все перебивал запах сырости — крыша была совсем близко, и она текла, Северус слышал капли, мерно падающие где-то и сводящие своим стуком с ума.

— Нравные, — со смешком заметил «мистер Джонсон», обводя дубинкой камеры. — Упрямые, значит, из последних сил держатся. Оно, вроде, и уважение вызывает, но порой думаешь: как сам бы себя вел, окажись по ту сторону? Но у кого как, конечно, — я, значит, восхищаюсь, а вот Пибоди особенно любит этот этаж… Я так сужу, нравится нашему Мэтти их ломать.

Северус стиснул зубы — несмотря на все его хладнокровие и долгие годы ментальных практик, он находился опасно близко к утрате контроля над собой. Это место вытаскивало из человека худшее даже безо всяких дементоров… Снова вспомнился Блэк, увещевавший Нарциссу этим утром, и его совершенно безумные глаза на побелевшем лице. Сириус был так убедителен на контрасте связных и логичных аргументов и заразительного ужаса, который он все никак не мог обуздать, что упрямая как сотня гиппогрифов Нарцисса прониклась, отступила и осталась дома. Мудрая женщина, не то что они с Поликсеной.

— Где она? — твердо спросила подруга, и «мистер Джонсон» повел их дальше и остановился возле одной из камер слева.

— Я буду в конце коридора, — сказал он, неловко улыбаясь Поликсене. — Дам вам, значит, приватность.

Он двинулся обратно, с металлическим лязгом проводя по прутьям дубинкой, а Северус наложил заглушку и всмотрелся в густую тень. Сперва он ничего не видел, а затем различил в правом углу съежившуюся женскую фигуру, маленькую и неподвижную, и почему-то это потрясло его сильнее, чем все виденное и слышанное прежде, — он хорошо помнил Беллу до Азкабана, он знал ее и ожидал увидеть почти такой же, как раньше, только более безумной. Северус готовился к угрозам и оскорблениям, к попытке выцарапать глаза и к бессильной ярости, но никак не к этой смирной апатии.

— Белла? — тихо спросил он, и женщина нехотя подняла голову и прислушалась. — Белла, ты меня слышишь?

— А Беллы нет, — ответила она надорванным голосом и закашлялась. — Приходите завтра.

Поликсена подошла ближе к решетке и, поколебавшись, позвала снова:

— Белла, это я, Нарцисса. Ты помнишь меня?

После паузы, длившейся целую вечность, женщина тяжело встала и, шаркая, подошла к ним, остановившись в каком-то шаге. Она склонила голову к плечу, и Северус неожиданно почувствовал, как у него сжалось сердце, — это был очень знакомый жест, он видел его не раз, только в исполнении совсем другого человека. Поликсена тоже могла бы находиться здесь, за решеткой, — впервые осознал он. Если бы ее брата допрашивал кто-то поумнее, она сидела бы рядом с Беллатрикс и выглядела бы точно так же… Склоняла бы голову к острому плечу, а ее сухие волосы паклей ложились бы на пергаментную шею…

— Нарциссы — очень красивые цветы, — наконец строго сказала Белла и погрозила им тонким пальцем. — Вы принесли мне чашу? Я поставлю их туда.

— Чаша, — медленно повторила Поликсена, настораживаясь на глазах. — Она важна для тебя, правда? Где она, Белла? Я принесу ее тебе, если ты скажешь, где она спрятана.

— Нельзя, — равнодушно пожала плечами та и принялась изучать обкусанные до мяса ногти. В этом жесте было что-то от нее прежней — роковой красавицы, кружившей мужчинам головы, — и далеко не сентиментальный Северус почувствовал, как у него сдавило горло. — Во второй раз Том меня не простит. Нет, Реджи, нет, — и больше не проси.

— Я не Реджи, Белла, — мягко сказала Поликсена, подступая еще ближе. — Я Нарси, твоя младшая сестра. Ты ведь помнишь меня?

— А Сириус сдох, — заговорщически прошептала Беллатрикс, подаваясь вперед и прижимая руки по швам, как оловянный солдатик. Ее черные глаза были даже красивы в своем безумии — они горели темным и жутким, ничем не скованным пламенем. — Все скулил и звал Регулуса, а я ведь говорила: нужна чаша. Где чаша — там и Реджи. Но Сири не понял, а теперь вот все молчит…

Она недовольно цокнула языком, и Северус с холодком осознал, что несмотря на безумие, она помнит, что кузен прежде отзывался — а потом перестал. Помнит — и беспокоится о нем на свой странный манер…

— Где чаша — там и Реджи? — хмурясь, повторила Поликсена. — Что это значит, Белла? Ты отдала чашу ему?

— Я заплатила за это жизнью, — невпопад всхлипнула Беллатрикс. — Он был так зол. Мне нужна чаша! Отдай мне чашу, Реджи! Верни мне ее!

Она закрутилась вокруг своей оси в странном сомнамбулическом танце, высоко вскидывая худые костистые руки. В ее движениях было что-то гипнотическое, от них было сложно оторвать взгляд, как от кобры, следующей звукам флейты. В другом углу что-то зашевелилось, и Северус понял, что это Рудольфус.

— Белла, хватит, — прокашлял он, почти задыхаясь. — Довольно.

— Том обещал, что он будет вели-и-иким, — пропела Белла, склоняясь то в одну, то в другую сторону, словно тонкое деревце под сильным ветром. — Он говорил, что он будет при-и-инцем. Я не хотела — Реджи убедил меня. Регулус Блэк, ау-у! Где-е ты-ы?

Поликсена обернулась через плечо и категорично покачала головой, а Северус кивнул: от легиллименции действительно лучше было воздержаться — он не был уверен, что увидит в этом воспаленном мозгу, и тем более что после этого сохранит собственный разум в целости. Северус так надеялся на то, что Белла окажется более вменяемой… он поставил на ее выдающиеся способности к окклюменции, но все же неодооценил масштаб проблемы. Все они недооценили, ухватились за соломинку, чтобы только не признавать неприятную правду — они уже проиграли. Им ни за что не отыскать все крестражи.

Вдруг Белла с неожиданной ловкостью метнулась к решетке и, протянув руки через прутья, схватила Поликсену за грудки и притянула к себе, лицо к лицу. Это произошло настолько внезапно, что Северус едва ли не впервые в жизни растерялся. Он медленно потянул палочку, но Белла взглянула на него в упор и зацокала языком, как гремучая змея — трещоткой.

— Нарциссы — красивые цветы, — жарко пробормотала Белла куда-то Поликсене в щеку, почти целуя ее, — но ты вовсе не цветок, а бабочка. Это ты забрала мою чашу?

Поликсена молча вывернулась из захвата и отодрала от себя чужие пальцы — это было несложно, у Беллы давно не было прежней силы. Северус подошел ближе, потянул подругу за локоть, но она сбросила его руку и взялась за прутья так крепко, что побелели костяшки.

— Лонгботтомы, — с болью в голосе сказала Поликсена, искательно заглядывая Беллатрикс в лицо. — Зачем ты отправилась туда? Зачем потащила с собой Лестрейнджей?

— Мальчишке нужен был хороший урок, — назидательно сказала Белла, успокаиваясь на глазах. Она снова склонила голову к плечу, и в ее глазах промелькнул отголосок какого-то сложного чувства. — Почему он сумел выжить, а мой принц — нет?

Поликсена устало покачала головой и отошла от решетки, скрестила руки на груди.

— Где Регулус, Белла? Ты отдала ему чашу, а затем Лорд наказал его? Убил? Куда вы дели чашу потом?

— Чаша-чаша-чаша-чаша, — запричитала Беллатрикс, снова начиная кружиться и слепо биться об стены камеры, словно большая летучая мышь. — Реджи сохранит ее, он обещал. Маленький змееныш. Вы дадите мне из нее напиться?

— Дадим, — неожиданно мягко пообещала Поликсена, отступая еще на шаг и становясь рядом с Северусом, совсем близко. — Я дам тебе напиться, Белла. Честное слово.

Она повернулась к нему и позволила приобнять себя за плечи, ухватилась за него, словно тонула. Северус впервые видел ее такой разбитой.

— Попробуешь с Рудольфусом? — тихо спросила Поликсена через несколько ударов сердца. — Ему вроде бы лучше.

Северус заколебался, взглянул вглубь камеры поверх ее левого плеча. Риск был огромен, но игра стоила свеч, и он осторожно потянулся к разуму старшего Лестрейнджа, коснулся его мягко, будто кошачьей лапкой, готовясь в любой момент отступить, — и провалился с головой, как в омут.

…Белла вертится у трюмо — прихорашивается к балу, и он молча наблюдает за ней через щелку в двери. Бирюзовое платье с пышной юбкой очень ей идет, и он мог бы, пожалуй, влюбиться, будь она хоть чуточку податливее, чуточку нежнее, чуточку спокойнее — в общем, не Беллой. Он неслышно отступает от двери и идет дальше по коридору. За окном весна, и набухают почки на деревьях, и тает снег, срываясь каплями с крыши. Рудольфус любит весну…

…он так скучает по ней здесь, в Азкабане, где Белла сошла с ума — или еще нет? Понять бы, но она ускользает, как вода из горсти, эта невозможная женщина, никогда толком не принадлежавшая ему…

…— Адский огонь — вот ответ, — буднично говорит Басти и подзывает охотничью собаку, ласково треплет ее между ушей, а та виляет хвостом, переступает с лапы на лапу и повизгивает от счастья. Его младший брат, которого надо бы защитить, уберечь, но уже поздно, потому что они втроем уже увязли по уши…

…когда Белла входит в раж, когда у нее на губах вскипает пена, а глаза заволакивает пелена, с ней становится невозможно совладать — особенно если жалеть ее, такую красивую даже сейчас, в приступе безумной, нерассуждающей ярости, и Руди старается отвлечь ее на себя, а Басти до последнего сдерживает удар — и хотя для родителей уже слишком поздно, но ребенок все еще цел, агукает себе в манеже, а значит, они все-таки не совсем опоздали на этот праздник смерти…

…отец рассказывает им с Басти о Лорде, и в его голосе мешаются тоска, любовь и сожаление. Но больше всего гордости — отец всегда держит слово, и он велит им научиться окклюменции. У Рудольфуса получается куда лучше, чем у брата, и его это очень тревожит…

…маленький Руди старательно рисует на запотевшем стекле дракона, а получается ящерица-переросток, и он очень расстраивается. Мама подходит со спины, гладит по голове и помогает исправить рисунок парой удачных штрихов. Мамы не станет уже через шесть лет…

…Белла стоит на своем — снова, в очередной раз. Она как таран, эта странная женщина, так похожая на него самого, и у них совершенно точно нашла коса на камень, и нужно бы как-то это исправить, но Рудольфус успел устать от вечных скандалов, от боя не на жизнь, а на смерть — и из-за чего, из-за цвета сервиза? Он уходит в ночь, чтобы вернуться, когда Белла успокоится, но она ведь никогда не успокаивается, эта женщина-вулкан…

…они растут на рассказах о Лорде, и когда Руди впервые заглядывает в его холодные глаза, черные, как у обсидианового сфинкса, то наконец понимает, зачем нужна была окклюменция. Эти глаза — как колодец-сенот⁽²⁾, как черная дыра, они затягивают в себя все живое. Эти глаза — как трясина, в которой они втроем увязли…

…он учит Беллу окклюменции, это его свадебный подарок, а она вертится в кресле и все время переходит в наступление. Ее любимая защита — нападение, и Руди почти влюбляется в эту страсть, в этот напор, но Белла ведь как самум, она любит подавлять, а Рудольфус слишком горд, чтобы ей поддаться, но недостаточно силен, чтобы раз и навсегда подавить ее саму…

…Рудольфус почему-то думает, что все как-нибудь наладится, срастется, сгладится: живут же люди, — но Белла не желает ждать и находит себе того, кто тоже считает, что ожидание ему не пристало… и Руди проглатывает это оскорбление, потому что на нем поводок, и концы этого поводка — в руках того, кто считает, что у вассала можно отобрать совершенно все и ничего не дать взамен. Но ожесточается, и не напрасно; он ведь и так делится всем: деньгами и силами, и влиянием своей семьи, — так неужели нужно отдать еще и жену? До поры до времени Рудольфус молчит, но однажды молчать становится больше нельзя — в этом вопросе компромиссы невозможны: во главе семьи должен стоять настоящий Лестрейндж, а никак не…

…его брат — его зеркало, его полная противоположность, боец и весельчак, но в любви им не везет совершенно одинаково. Рудольфус упорно ищет, потому что наследнику нужна невеста, которая войдет в их семью, а не уведет Басти за собой, как теперь придется Церере, и почти уже находит, но бесстыжие Блэки всегда путают приличным людям карты… впрочем, древние были правы, говоря «amicus meus, inimicus inimici mei»⁽³⁾, и однажды леди Вальбурга распахивает перед ними двери дома на Гриммо и улыбается улыбкой Беллы, обещая скорую месть…

…Руди показывают сверток, из которого выглядывает рука младенца, и он хмурится, потому что она слишком уж хрупкая, почти игрушечная, а потому по ночам прокрадывается в детскую мимо спящей няньки — сторожить Басти от чудовища под кроватью…

…— Это уже чересчур, мы не можем этого допустить, — тяжело произносит он, и Басти отворачивается и молчит, а затем изо всей силы бьет кулаком в стену, до крови разбивая костяшки. Рудольфус знает, конечно же, он все знает, он видит Басти насквозь — и прощает, это ведь его брат, как его не простить? К тому же, уж в этом-то вопросе они точно на одной стороне…

…а в Азкабане — нет, между ними проклятая стена, и Рудольфус каждый вечер спрашивает, жив ли Басти, и только услышав ответ, может спокойно заснуть…

…но однажды тот не отзывается, и Рудольфус царапает стену и унижается перед тюремщиками, умоляя проверить, как там брат, — и ему говорят…

Он вынырнул и какую-то ужасную, бесконечно долгую минуту не мог понять, кто он — Рудольфус? Северус? С ним никогда еще не бывало такого, и это бесконтрольное падение в глубины чужого разума без возможности зацепиться хоть за что-то до чертиков его испугало. Северус всегда считал, что страх — признак ума и только дураки ничего не боятся, но сейчас он чувствовал себя именно что бесстрашным дураком. Не надо было лезть в разум к сумасшедшему — даже если он тихий, а не буйнопомешанный; даже чтобы узнать, где спрятаны крестражи Лорда.

— Ну что, рискнешь? — тихо спросила Поликсена, отстраняясь и заглядывая ему в глаза, и Северус с изумлением понял, что для нее не прошло и мгновения.

— Уже, — хрипло ответил он, проводя рукой по лицу, но только раздражая себя еще больше — ладони неведомо когда вспотели. Белла, забившаяся вглубь камеры, расхохоталась совершенно безумно, словно поняла, что только что произошло, и радовалась этому. — Пойдем отсюда. Пожалуйста.

— Остался еще Басти, — начала было Поликсена, оглядываясь через плечо, но заметив выражение лица Северуса, запнулась, словно налетев на каменную стену, а ее взгляд потух — резко, как задутая порывом ветра свеча. Затем подруга медленно повернулась, сделала плавный, осторожный шаг вправо и замерла. Даже не глядя, Северус догадывался, что она видит перед собой — безнадежно пустую камеру.

Он подошел и встал рядом, не зная, что тут можно сказать. Наконец Поликсена молча развернулась и зашагала навстречу «мистеру Джонсону» — очень ровно, будто по нитке. Тот встретил их в конце коридора с широкой улыбкой на лице, но та исчезла, стоило ему заметить их настроение.

— Плохие новости, ваша милость?.. А хотите рому? У меня с собой.

Северус покачал головой, отказываясь, в то время как Поликсена кивнула и, почти выхватив у тюремщика пузатую фляжку, сделала глубокий глоток и прикрыла глаза узкой рукой.

— Скажите, а Рабастан Лестрейндж… — прочистив горло, начал было Северус, но не договорил, потому что «мистер Джонсон» с сожалением покачал головой.

— Помер он, еще прошлой весной. В апреле, кажись. Или в мае? Жаль его, хороший был парень. Идешь, бывало, на обход, а он все шутит, своих развлекает, значит, — и сразу так настроение поднимается…

Подруга сделала еще один глоток, а затем — глубокий и короткий вдох, будто задыхалась.

— Знал бы, припас бы хорошего вина, — вздохнул «мистер Джонсон», разводя руками. — Эк вас разобрало… Видать, и впрямь плохие новости. Мадам, вы как, справитесь с обратной дорогой?

Поликсена молча кивнула, убирая ладонь с лихорадочно блестящих, абсолютно сухих глаз, и вернула ему фляжку. Тюремщик уважительно крякнул и потер подбородок.

— Повезло вам, значит, с супругой, ваша милость, уважаю сильных женщин, — подмигнул он, разворачиваясь к лестнице, и Северус растянул губы в улыбке: повезло. Конечно, повезло. Вот только не ему.

Примечания:

Да, ребята, я тоже плакала по Басти... ❤️

Отдельная благодарность Mirta Vyoly, в беседе с которой мы честно пытались его освободить, — и не наша вина, что не вышло.

PayPal, чтобы "Дамы" росли большими и кушали много каши: ossaya.art@gmail.com

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Песенка-считалка, которую слышал Северус:

https://www.youtube.com/watch?si=-GR5e5wsCDP7ONiT&v=1Dt_vkgX8sc&feature=youtu.be

1) Мой перевод известной детской песенки: "Ring a ring of roses,

A pocket full of poses.

A-tishoo! A-tishoo!

We all fall down".