Семеро в камере, не считая Тео (джен)

Наши герои вместе с ещё двумя десятками заключённых из камер в том же коридоре вошли, понукаемые охраной, в холл тюрьмы.

Перед ними предстало помещение, напоминающее старый добрый школьный спортзал. То же синее покрытие, та же грязь, неустроенность и неуютность. В общем, это должно было вызывать в некотором роде ностальгию и воспоминания о минувшей юности.

Оно бы и вызывало, если бы на балконе, опоясывающем со всех сторон квадратный в плане зал, не стояли сплошной стеной спецназовцы в броне без знаков различия, вооружённые автоматами.

Из громкоговорителей раздавались вопли.

— Блок B, построиться вдоль южной стены! — после этих слов Вальдек, Пирмонт и ещё семь человек во главе с сержантом, нам уже знакомым, указали дубинками на стену, а особо непонятливых начали к ней подталкивать.

— Первая камера, не выдаваться из-под балкона! — взмахнул плёткой сержант, буквально вдавливая всех в стену.

— Кажется, этот балкон нас защищает… — попытался разрядить обстановку Николас.

Рамакендра его оптимизма не разделял. Он обречённо вздохнул и взглядом указал на противоположный.

Двадцать клонов в шлемах ответили на его жест синхронным лязгом затворов. А затем прицелились и замерли, держа на мушке весь блок В.

— Майкл, — едва слышно заговорил перепуганный француз, чтобы хоть как-то отвлечься, — а от чего зависит обозначение блоков?

— От строгости режима. Обычно А — общий или облегчённый, Е — смертники.

— И в чём мы, получается, сидим?

— Оценю пока что между общим и строгим. Надо посмотреть на еду, работу, свободное время и прочую хуйню. Не в одиночках — и то хлеб.

Тем временем на балконе за спиной говорящих происходили интересные изменения. Напротив стоял блок А, люди на вид смирные и подчинявшиеся охране. Некий главный охранный ум решил, что находиться под постоянным прицелом им не обязательно. Распахнулись железные двери второго яруса, и блок В услышал над собой затихающий грохот сапог. Напротив на трех десятках лиц отразилось заметное облегчение.

— Ушли, кажется…

— И что с того? В нас-то до сих пор целятся.

— Позакрывали пиздаки, бля!

— Иди ты, Пятачок, без тебя тошно…

Висящие под потолком здоровенные электрические часы в форме куба показали без пяти девять. Офицеры охраны столпились в центре, и к потолку скоро потянулись струйки дыма. Вальдек, Пирмонт и ещё четверо охранников, фамилии которых оставались пока что тайной, заметно расслабились.

— Они там увлеклись, до переклички можете побалдеть, только не борзейте, — буркнул один из безымянных.

Китаец зевнул и так сладко потянулся, что француз и Николас проделали то же самое. Похожий на телёнка парень встал на ноги и, шатаясь, опёрся о стену.

— Очухался, блёвань? — приветливо встретил его Майкл.

— Ы-ых, блин… Воды бы, ну…

— Нет воды. Терпи, блёвань. Тебе ещё мою постель отстирывать.

— Мишель, это жестоко, — то ли засмеялся, то ли вздохнул француз.

— Жестоко, не жестоко — это беспредел вообще-то! С каких хренов он тебе чего-то стирать будет? — прогудел Теодор.

— А хули нет? — набычился Майкл.

Спор вновь прервался вмешательством третьей силы.

— Хрюнинг! — рявкнул из толпы сержант.

— Опять вы забыли, что я Дрюнинг!

Попытки оправдания утонули в общем смехе, и охранник с обречённым видом помчался к своему повелителю.

— Хрюнинг! Я выиграл у этого ублюдка из блока С пачку сигарет, а он отбоярился каким-то подмоченным беломором. Раздай нашим зекам, да поживее — им нужно заплатить за вашу тупость. Как раз по штуке на рыло хватит.

— Есть, гспдинсжант!

Подобострастный бег Дрюнинга тут же сменился на пафосную походку римского центуриона перед шеренгой провинившихся, но всерьёз его уже никто не воспринимал.

— Сэр! Я не курю! — запротестовал Николас.

— Как пожелаешь.

Дрюнинг вставил положенную Николасу раковую палочку в губы, поджёг и с истинным наслаждением затянулся.

— Дурак ты, братец, — холодно заметил Майкл, — табак — во всякой тюрьме первая валюта.

Теодор сощурил свои и без того маленькие глазки, но не сказал ничего.

Пока бедный униженный охранник раздавал сигареты своим подопечным, те развлекались наблюдением. Офицеры в центре зала играли в похлёбку. Если верить легенде, называлась она в честь блюда, послужившего главным призом самой первой партии. Больше ничего в ней не напоминало о еде — она была чем-то вроде сложной и азартной «камень-ножницы-бумага» с двумя или тремя десятками фигур, включая неприличные жесты и фигурные щелчки оппоненту по лбу.

На любопытные взгляды заключённых сержант блока С ответил своим, страдальческим. Вместо обычной ставки в пару-тройку сигарет он пошёл ва-банк, но проиграл длинным тонким пальцам своего арийского коллеги и теперь мучался без курева.

Часы под потолком дважды щёлкнули и показали 9:58. Офицеры торопливо закончили игру и подошли к своим шеренгам.

— Блок В, три шага вперёд! — с надрывом скомандовал сержант. Заключённые повиновались. Охранники подталкиванием и понуканием выстроили их в одну линию, зашли за спину и замерли, положив руки на дубинки. В зале образовался прерывистый прямоугольник из одетых кто во что людей, за спинами которых через равные промежутки стояли охранники.

Двери главного входа открылись. Охрана напряглась, но через несколько секунд облегчённо выдохнула. Некоторые позволили себе усмешку.

Помимо двух безликих автоматчиков, точь-в-точь тех, что стояли на балконах, в зал вошёл господин с приветливым лицом хорошего полицейского. На зелёной офицерской форме не было никаких наград и знаков отличия, шевроны соответствовали таковым у сержантов с добавлением одной лычки, а кепка сменилась на серую фуражку с маленьким государственным орлом неясной принадлежности.

— Кто это? — едва слышно шепнул Майклу любопытный француз.

Майкл пригляделся. Сержанты охраны покинули свои шеренги и подошли к пришедшему, видимо, ещё большему начальнику.

— Скорее всего, дежурный. По званию или второй сержант, или…

— Лейтенант, — заглушил Майкла мощный начальственный шкаф в золотых очках, — блок D построен, сэр, все на лицо!

— Пересчитайтесь, встаньте ровно. Старый шизик опять устраивает великий выход. Черти бы его вышли прямиком в седьмое пекло, — замученно скомандовал тот.

Круг взорвался нецензурной руганью.

— Мужики, хрен мы чего сделаем. Дженкинс в кресле начальника будет сидеть до самой смерти, это уж как пить дать.

Из строя заключённых вдруг высунулся Майкл.

— Как насчёт забастовки? Мы однажды устроили, нам сменили шефа и всё начальство перетрясли.

Лейтенант ухмыльнулся во весь рот.

— Хюттиг, что там у тебя за профсоюзник нашёлся?

Сержант блока В развернулся на каблуках и матом посмотрел на Майкла.

— Хейслин, сэр. Вы бы все равно спросили фамилию, — Майкл послал надзирателю воздушный поцелуй и улыбнулся так, что чуть не порвался поперёк.

Сержант выхватил плеть и бросился вперёд с намерением исполосовать негодяя до крови, но с громким шмяком врезался в ладонь Теодора и рухнул на пол.

— Ты погоди плёткой махать, Хуюттинг. Майк по делу говорит. Чё вы не бастанёте, раз у вас пахан кривую мазу держит?

Лейтенант жестом остановил подчинённого, готового выпустить Майклу и Тео кишки голыми руками, и подошёл к шеренге.

— Слушай сюда, чёрный. Видишь вон тех обломов с автоматами на балконе?

— Ну да, вижу, — Теодор задумчиво почесал третий подбородок.

— Если мы устроим забастовку, охранять вас будут они. Они не бастуют. Они шлемов-то своих не снимают, их никто не видел без формы. Хочешь, чтобы у Хюттига вместо плётки автомат был? — терпеливо, как малому ребёнку, объяснял лейтенант.

— О какая хрень. Не, не надо нам такого, — примирительно пробурчал жиртрест.

Хюттиг встал, отряхнулся и метнул на Теодора злобный взгляд, но не успел как-то его развить — часы лязгнули десять.

На балкон прямо над заключёнными блока В вместо охраны выкатились какие-то столы, стулья и прочие непонятные конструкции, влекомые такими же заключёнными, какие стояли под ними.

Весь зал засмеялся в голос. Высокий китаец высунулся, обернулся, заглянул наверх и так согнулся от смеха, что Николасу пришлось поддержать его за плечи.

На балконе стояло нечто. Нечто гордо называлось оркестром, но могло с тем же успехом служить звуковым оружием, арт-инсталляцией и складом металлического лома.

Боже праведный, что это был за ансамбль! Струнных инструментов было две гитары, собранных из пяти сломанных, одна невесть как попавшая скрипка, пол-басухи, домбра и какой-то деревянный башмак, обтянутый двумя струнами разной толщины.

Два детских школьных барабана, один из коих порванный, три ксилофона, кухонные тарелки и кастрюля с ложкой для битья в неё составляли ударную секцию.

Духовые? Клизма, свистулька, вырезанная из глушителя дудка, четыре подушки-пердушки.

Обслуживалось всё двумя десятками бедных заключённых, выглядевших хуже жертв Освенцима. Дирижёром и не пахло.

Оркестр расселся по местам. В главных дверях, из которых ранее вышел лейтенант и двое автоматчиков, стоявших сейчас по бокам от них, послышался громкий стук и топот множества ног.

— Встать ровно! Не дёргаться! — зашипели охранники на заключённых.

Сами же они вынули дубинки, убрали руки за спину и приняли вид стереотипных киношных бодигардов.

Спецназовцы на балконах синхронно взяли на караул.

Музыканты с тихой руганью на свои инструменты начали играть.

Китаец скорчил кислую мину, но вскоре с удивлённым видом начал вслушиваться — для тюремного оркестра на ложках и клизмах этот коллектив играл очень неплохо. Оставалось лишь понять, что именно он играл.

— «Выход гладиаторов», кажется, Фучика, — перебивая бравурный марш, почти что заорал француз на безмолвный вопрос всей камеры.

Хюттиг погрозил ему кулаком, открыл на планшетке лист с пофамильным списком заключённых и начал помечать присутствующих.

— Первая камера! Уоттс!

— Здесь! — гаркнул Теодор.

— Хейс-с-с… сволочь такая! — крестик напротив фамилии Майкла вышел рваный и дёрганый.

— Хейслин, сэр! — поклонился тот градусов на тридцать с издевательской улыбкой.

Это было лишним. Сержант, оглянувшись на занятого перебранкой с блоком D дежурного, одним широким шагом подошёл к Майклу и полной своей рукой с холёными ногтями врезал ему в зубы.

Майкл пошатнулся, потрогал челюсть, сглотнул кровь, сплюнул на руку обломок резца и от души выругался прямо в самодовольное лицо Хюттига.

— Приятного завтрака, скотина! — сержант одарил его лучезарным взглядом, вновь напустил на лицо серьёзность и продолжил перекличку.

— Мортер!

Тишина.

— ТОМАС УИЛЬЯМ МОРТЕР!

— О-ох… здесь, сэр, я здесь! — поднял руку парень со слабым желудком.

В главных дверях уже был виден силуэт чего-то огромного. Хюттиг заторопился.

— Паливи! Дюмель! Вэй! Моррис! Ибн Анвар!

— Здесь! — хором отозвались пятеро остальных заключённых первой камеры.

Хюттиг в последний раз бегло осмотрел шеренгу, подписал ведомость и молниеносно влился в толпу старших офицеров, встречавших начальника тюрьмы.

Четверо дюжих близнецов, одетых в форму внутренней охраны, но, в отличие от ядовито-апельсиновых роб надзирателей, красную и сшитую по мерке, внесли через главные двери огромнейший, едва поместившийся в проход паланкин.

Оный паланкин был устроен в виде тронного кресла; заказчик, исполнитель или даже оба, видимо, перечитали кодексов «Вархаммера», особенно тех, где говорится о Хаосе и хаоситах.

В общем, это был тот самый трон черепов, к которому последователи Кхорна призывают эти черепа складывать. Ещё и любовно, до последнего зуба на самой мелкой черепушке, выкрашенный в бронзовый цвет.

Над ним возвышался на четырёх опорах узорный балдахин, стилизованный под человеческую кожу с брызгами крови и кусками мяса. А может, и не стилизованный.

В центре конструкции полулежал, откинувшись на казённую подушку, маленький сморщенный старичок. Внешне он напоминал светлой памяти австро-венгерского императора Франца-Иосифа, которого не очень талантливый художник-пропагандист изобразил в злодейском виде. Синие глаза не выражали ничего, кроме ехидства, злости и жадности, бакенбарды спутались и из-за многих попыток покраски обрели странный цвет, описывать который было бы длинным и унылым издевательством над читателем. Светло-серый китель с отличительными знаками начальника тюрьмы дурно на нём сидел, неровно навешенные награды громко позвякивали и создавали асимметрию, но высказать всё это в лицо пародии на кайзера и четверым громилам подле его трона желающих не находилось.

Под грохот «Выхода гладиаторов», ставший в кульминации ожидаемо невыносимым, отчего часть образованных и тонко чувствующих заключённых заткнула уши, охрана вынесла трон на середину зала и поставила на пол. Дженкинс поднял руку. Музыка так резко оборвалась, что по всему залу зазвенело эхо.

Начальник оглядел своих подчинённых и подопечных, выдавил на лице доброжелательное выражение и полез под сиденье. Один из красной стражи предупредил его желание и передал ему вынутый микрофон.

— Доброе утро! — задребезжал Дженкинс на весь зал так высоко и нечисто, что по залу пронёсся общий вздох ностальгии по оркестру.

— Каждый день я просыпаюсь с мыслью о том, что все вы сегодня стали на день ближе к выходу на свободу с чистой сове… э-э… совебождению!

Каменные лица рядовой охраны даже не подёрнулись, а вот офицеры, которым закрываться руками не позволяла экипировка и устав, надули щёки, выпучили глаза, закашлялись — в общем, чуть не лопнули от сдерживаемого смеха.

Заключённые прыснули в кулаки и рукава или никак себя не проявили. Казалось бы, инцидент исчерпан, но всё испортил Теодор.

Подумав секунд пять над сказанным, он наконец разинул хайло до размеров дорожной ямы и заржал. Волосы стоящего перед ним Мортера встали дыбом. Со стен начала отваливаться штукатурка. Хюттиг зашипел и лязгнул зубами — собственный шокер угостил его лёгким разрядом. Огромным усилием воли он сохранил невозмутимое выражение лица — гримасничанье под пристальным взглядом Майкла повредило бы его авторитету.

Прошло две-три вечности. Теодор прекратил смеяться. Абсолютно все присутствующие нуждались к тому моменту в расчёске и укладке — даже Дрюнинг, у которого все волосы на голове переместились в истинно брежневские брови и пышные усы, нервно протирал лысину обрывком старой робы. Два значка с груди Дженкинса упали ему на колени, один съехал на живот. Помещению требовался косметический ремонт и уборка пылесосом.

Впервые за год Дженкинс встал со своего кресла. Он оказался сгорбленным карликом ста сорока сантиметров в высоту, но невиданная прежде злоба наполнила его странной внутренней силой.

Самый главный тюремщик остановился перед Теодором и с мощью полицейской сирены завизжал:

— Как ты смеешь смеяться надо мной, государственным советником, кавалером орд и новмидалей! Я здесь король, Бог, закон и верховная власть! Захочу — казню, захочу — помилую, захочу — в тюрьму упеку!

— Да я и так в тюрьме, — удивлённо пробурчал Теодор.

— Ах, собака, так ты ёрничать? Ты надо мной насмехаться вздумал, издеваться? Охрана! В расход его, ублюдка! — сквернословить у старичка получалось явно лучше, чем произносить торжественные речи.

Двое из четверых телохранителей Дженкинса, Хюттиг и дежурный лейтенант подошли к Теодору. Вся тюрьма уставилась на него в предвкушении занимательного зрелища, но тот лишь протянул Хюттигу руку.

— В наручники не пакуйте — всё равно никакие не налезут, — Тео тяжело вздохнул и принялся ожидать своей участи.

Около минуты офицеры заполняли бумаги. Лейтенант и один из охранников Дженкинса увели Теодора, вмиг обмякшего от наказания.

Старик пристально следил за экзекуцией. Наконец за стеной раздался выстрел и протяжный стон, и на лице Дженкинса расплылась злобная ухмылка.

Все трое красных стражников загыгыкали. Хюттиг сделал озабоченное и встревоженное лицо, но глаза его смеялись. Майкл задумчиво тёр подбородок. Томас затравленно озирался. Али и Вэй одними губами шептались о чём-то. Николас и Луи, не сговариваясь, взглянули на Рамакендру. Тёмное лицо индуса, обыкновенно жестокое и самодовольное, выражало плохо скрываемый липкий страх за свою шкуру.

Дженкинс доковылял до своего кресла, с треском уселся в него, взял микрофон и продолжил.

— Отныне также сегодня я очень рад сообщить, что недавно открытый блок Е, работающий в режиме содержания смертников, начинает свою работу! Ввести первого заключённого!

Монолитная стена на северной стороне зала разверзлась, обнажая массивные металлические внутренности. С громким скрежетом открылась бронированная дверь. Через неё вошли двое чёрных силуэтов. Именно силуэтов — если у охраны на балконе можно было разглядеть хотя бы детали брони и вооружения, то блок Е охраняли бесформенные гуманоидные фигуры.

На них было тяжело смотреть, они рябили, подёргивались, переливались и давили на глаза. Границы то резко очерчивались, то размывались, превращая обладателей в дымные струи, то собирались вновь слегка искажёнными. В воздухе запахло озоном. Часы на потолке с громким звоном и лязгом пошли назад.

Волосы дежурного позеленели. Заключённые засмеялись. Охрана без единого движения так и стояла за их спинами.

Хюттиг с озверелым лицом дернулся между силуэтами, отпихнул заключенного, заметно посмуглел и дунул на доселе незаметную третью сущность, видимо, начальную над этими двумя. Тень издала недовольный прерывистый компьютерный писк.

— А ну не прикидывайся морзянкой! Говорить ты умеешь!

Писк затих. Хюттиг схватился за голову.

— Ты совсем страх потерял или то, что у тебя вместо него? Обратно на нацистские базы захотел вахмистром?

— Фло, ну твою ж мать… — силуэт запихнул себя в гуманоидные границы, но внезапно получил удар шокером и выпустил столб фиолетовых частиц.

— Ай! Больно!

— Кто тебя научил так меня называть? Кто, я спрашиваю?

— Я телепат, придурок, — усмехнулось привидение.

— Прекращай эмуляцию чувств и отвечай по-вашему. Кто пустил тебя и твою хтонь в главный зал?

— Дженкинс. Нашему новому заключённому нужно постоянное подавление разума, чтобы он ничего не выкинул.

— Втроём? Попутно искривляя пространство-время во все возможные стороны?

— Перестраховались, сэр…

— Я сейчас реально верну тебя отправителю. Убрал эту гадость!

— Я тебе это припомню, — буркнула тень, — отойди, пока не затянуло.

Хюттиг плюнул в собеседника и побрёл к своей шеренге.

— Никого не исказило?

— Флори-эфенди, ныне вы отмечены знаком благородной крови, — хихикнул Али.

— Чё?

— У вас по семь пальцев на руках! — хором ответили заключённые.

Хюттиг с громким матом выхватил пистолет, развернулся, прицелился и замер.

— Смотрите, сэр, какая красота!

Там, где «сэр» минуту назад орал на главное привидение, и впрямь творилось неописуемое.

В область пространства, где минуту назад стоял глава привидений, а сейчас на антрацитово-чёрном фоне мерцали звёзды, беззвучно втягивались теневые охранники. Свет вокруг них преломлялся, переливался и отражался тысячей причудливых фигур. Это был апофеоз оптики, высшее выражение всех достоинств, которые Большой взрыв создал для электромагнитного излучения.

Из окна в иной мир пахнуло космическим холодом. Оно начало расширяться, кто-то попятился, кто-то вскрикнул… а затем оно свернулось в точку и с яркой вспышкой захлопнулось.

Когда оглушённые и потрясённые зрители наконец встали на ноги и оправились, по всему залу прогремел неприятный телепатический смех.

— Понравилась иллюзия? То-то же. Ничего из этого не было, они просто ушли в ту же дверь. Это я так, извинился за слишком грубое вторжение.

— За семь пальцев ты мне всё равно ответишь, — смахнул волосы со лба Хюттиг, — зэк ваш где?

— Зэк?

В полу зияла дыра. Тщедушного парня в смирительной рубашке, который походкой лоботомированного зашёл в зал вместе с привидениями, и в помине не было.

Дежурный саженными прыжками подбежал к дыре, одним взглядом оценил глубину и показал куда-то вверх неприличный жест.

На балконе затрещали рации. Из глубин здания послышался заунывный вой сирен.

— В камеры! Всем заключённым срочно вернуться в камеры! — проскрежетала из-под потолка громкая связь.

— И чего ты висишь, бестолковщина? Тревогу не слышал? — Хюттиг пальнул в гуманоида.

Тот зашипел, на месте выстрела образовалось искажение.

— Да подожди ты, ворошиловский стрелок! Думаешь, мне легко кастовать все эти… так, этот в А-3, этот в С-1… ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА! ВСЕМ!

Наши герои послушно зажмурились.

Хлоп.

У всех заложило уши, словно при резком подъёме самолёта.

— ЗАКЛЮЧЁННЫЕ, ЧЕТЫРЕ ШАГА ВПЕРЁД! ГЛАЗ НЕ ОТКРЫВАТЬ! КТО ОСЛУШАЛСЯ, ТОТ ОСЛЕП! — продолжало разоряться привидение.

— А охрана? — полюбопытствовал напоследок с закрытыми глазами Луи.

— Охрану я перенесу отдельно. Шагай, кому говорю! — раздражённый призрак последние свои слова телепатировал, вызвав у всех приступ головной боли.

Луи раскинул руки. Вокруг него уже никого не было; стало быть, осмелилась минимум половина.

Глубокий вдох, шаг, ещё шаг, третий; провал в небытие.