Крюкообразность (гет)

*

Гермиона не стала ругать Рози и Альбуса Северуса; она просто рассказала об этом случае Гарри и Джинни, и все они вполне себе позабавились.

Мерлин, думала Гермиона, мы же такие слав-ны-е родители, так любим делать вид, что прощаем и ничего страшного. Их с Роном младший сын Хьюго не доставлял проблем — он не был, конечно, тихим мальчиком, но сутками пребывал у дядюшки Джорджа, а Рози была — подростком, и с этим Гермиона, при всем своем (горячем) желании, ничего — не — могла — поделать.

*

Гермиона не страдала никогда неврозами, не пила снотворное, не курила, не пила, не закатывала истерики, не впадала в депрессии, не имела свободного времени и никогда не ругалась с дочерью. То есть: серьезно не ругалась. Гермиона шла на работу.

Рози кричала так, что у нее садился голос.

— А ты, знаешь, мамочка, что у меня — у меня! — удовлетворительно по нумерологии? Заметь, мамочка: не превосходно, не выше ожидаемого, а — удовлетворительно! Как тебе это нравится, м? И знаешь что еще: я не буду ученым, я не буду работать в Министерстве, как ты, и (уж тем более) мне не быть игроком в квиддич, как папа или Джинни! И мне, мамочка, мне на это плевать! Ты хоть знаешь, когда и с кем, — (логическое ударение падает сюда, Гермиона, устало отметила она про себя.), — я лишилась девственности?

— Ты — что?!

Рози рассмеялась и — почти сразу же — расплакалась. Гермиона вспомнила, что у нее лохматые волосы и неухоженные ногти, а еще она вспомнила, что надо бы просмотреть до завтра чью-то статью и написать рецензию. Статья принадлежала оппоненту, и, разумеется, он ничерта не смыслил в том, о чем писал, считала Гермиона.

А потом она вспомнила Скорпиуса.

— Это ты от Скорпиуса Малфоя таких глупостей набралась? — зло спросила она.

— А что Скорпиус, — отмахнулась Рози. — Я его почти не знаю. Ты, мамочка, раскрой глаза, посмотри хоть на кого-нибудь, кроме себя и собственной научной деятельности. Никогда не пробовала?

— Ты — идешь — учить — нумерологию, — отрезала Гермиона. — И, знаешь, дорогая дочь, только попробуй не исправить оценку на…

— И что? — совсем уж истерично заорала Рози. — Что — тогда? Я не собираюсь зарываться в книжки!

— Ты вообще хоть что-нибудь собираешься делать?

— Прикурить в сторонке? — Рози опять рассмеялась. Гермиона отметила про себя, что, кажется, это невроз и пора бы давать какие-нибудь зелья.

— Я иду на работу, Рози. А к вечеру, будь добра, реши мне несколько задач, — сказала Гермиона. — И нужно заехать к Рону в клинику Св. Мунго. Успокойся до этого времени, хорошо?

— Командуешь, мамочка, будто мне четыре года и я родилась идиотом, — прошипела Рози в ответ и уныло ушла в кухню.

**

У Рона были большие ладони; только в больнице Гермиона обратила на это внимание — и то потому, что ладони — единственное, что можно было разглядеть; Рон был бледен, недвижен и, как выяснилось, болен вполне себе серьезно.

Хьюго хватался за его руки, говорил: папа, папа; Рози упрямо молчала, скрестив руки на груди; Гермиона смотрела на нее — и не могла сообразить, как же так, с кем — с кем, черт подери, — она могла (уже) переспать?

Через еще пару недель Хьюго опять почти переселился к дядюшке Джорджу, Гермиона была на работе, на работе, да-а, ра-бо-та, а Рози — в ее отсутствие — могла делать почти все, что ей заблагорассудится. Иногда Гермиона думала — а не пьет ли ее дочь? и не курит? и чем она занята все летние каникулы, если Джинни сказала на прошлой неделе, что Рози появляется у них редко?

Было удобно думать, что Рози — взрослая, ответственная девочка, которая не делает глупостей, а читает учебники.

Как сама Гермиона когда-то. Почему бы и нет?

**

Через еще пару недель она встретила в каком-то нелепом скверике Скорпиуса. Парень сидел на качелях, курил и наблюдал за детьми, что играли неподалеку.

Гермиона осторожно подсела рядом, и он, не поворачиваюсь, кинул:

— Добрый день, миссис Уизли.

— Ты часто здесь бываешь?

— Вы бросили работу?

— Почему у моей дочери удовлетворительно по нумерологии и почему она не хочет идти работать?

— Зачем киты выбрасываются на берег?

— Знаешь, оказывается, я не справляюсь, — Гермиона заговорила быстро, тихо, будто боялась, что он скажет — это смешно, миссис Уизли, это всего лишь смешно, — я не справляюсь, Скорпиус. Мой сын только иногда бывает дома, а по большей части — у брата моего мужа; мой муж — в больнице, а я даже толком не выяснила, что за болезнь с ним приключилась действительно, я только слушала, как все эти целители что-то мне говорят, что-то про обострение старых болезней, а я кивала и думала: ну боже, с кем могла лишиться девственности моя дочь в ее семнадцать лет? И еще я думала: а завтра у меня, наверно, доклад, а кто-то что-то беспрестанно говорил, и я кивала.

— Иногда ненужные персонажи берутся резонерствовать, говорят: а зачем все это; барабанная дробь, и вы снова на щите, миссис Уизли. Осталось только решить: в этом сюжетном повороте вы — драматичны, трагичны или комичны.

— Ты все еще думаешь о смыслах, да? — с горечью осведомилась она.

Скорпиус ни разу еще не смотрел на нее:

— Что, простите?

Тебе сорок лет, подумала Гермиона и зачем-то посмотрела на свои руки, сорок, а ему — семнадцать; так какого черта ты думаешь: ой, а что, интересно, он скажет в ответ на?..

— Я спрашиваю, Скорпиус: ты все еще спасаешь мир?

— Человек человеку, миссис Уизли, — пер-пен-ди-ку-ляр.

У него были драматичные движения: очень точные, уверенные и выверенные. Он снова поднялся выбросить окурок в мусорку; она успела отметить: невысокий, худой, и снова — четкие, резкие вены.

— У тебя очень хрупкие плечи, — сказала ему Гермиона. Сказала — и пожалела.

— А вы участвовали в войне, — он усмехнулся и забарабанил пальцами по сиденью качели, — но — и это странно — не говорите, насколько там было тяжело и как вы не привыкли сейчас.

— Я не…

— Оу, кажется, я дал вам (очередной) повод для нытья. Деструкция по отношению к себе, миссис Уизли, — не то чтобы плохо. На самом деле — скорее хорошо. Культивация личности.

— Ты играешь на барабанах?

— Да.

— И, наверно, умеешь рисовать?

— Да.

— Ты этому учился? Ну, то есть, я хочу спросить: тебя кто-нибудь учил?

Он опять начал забавляться.

— Нет. Миссис Уизли, а вы занятная такая женщина. Лохматая. И на вашей блузке около левого плеча — дырка.

Гермиона придирчиво осмотрела себя: действительно — дырка. И почувствовала, что сейчас сорвется, не выдержит, завоет, или что там еще можно сделать.

Размажет саму себя по стенке около.

— И очень тонкие запястья, — неожиданно закончил он. — Это странно.

— Почему? — глухо спросила Гермиона. — Почему — странно?

Он пожал плечами:

— Меня занимают ваши реакции. О`кей, миссис Уизли, приятно было вас вновь увидеть.

У Скорпиуса Малфоя была смешная походка: он шел быстро и не оборачивался, но Гермионе все равно хотелось схватить его за плечи, встряхнуть так, чтобы он, черт возьми, сделал хоть одно неловкое движение, произнес свои дурацкие весомые слова с хоть одной фальшивой интонацией и лишился этого своего спокойствия. Ей казалось: он невротик, он — ломаный невротик.

А она: несуразная тетка, которая открыла глаза и только сейчас всерьез осознала: ей — сорок, у нее дырявая блузка и, когда она смотрит на себя в зеркало, — не узнает; потому что та действительно замотанная в вечный шарф, лохматая тетка с неухоженными ногтями, не может быть ею.

Это всего лишь ты, Гермиона, сказала она себе.

*

— Ты умеешь пить водку, мамочка? Нет? Чем же ты занималась, когда тебе было двадцать лет, мамочка? Я тоже не умею пить водку, мам. Но, знаешь, я же научусь. И — нет, мам, я не читаю свой учебник по нумерологии. Честно говоря, я просто не знаю, где он.

*

Гермионе казалось: еще немного — и она взорвется. Ничего, возводимое в абсолют; Рон лежал в больнице и постепенно поправлялся, Рози была подростком со всеми вытекающими, как успокаивала себя Гермиона, Хьюго восторгался Джорджем, а как дела у всех остальных — она не знала. Гермиона говорила а, ей отвечали — бэ, приходил еще кто-то (всегда еще кто-то был рядом) и говорил: цэ; второстепенные персонажи проявлялись невовремя и неловко, она не знала, какую роль выбрать — трагедия или комедия, потому что на глубокую личную драму не тянула никак вообще.

Ей просто хотелось, чтобы и у нее были такие же уверенные движения.

*

Через месяц он снова был на качелях. Гермиона ходила по этому скверику каждый день в свой обеденный перерыв, уговаривая себя, что это просто как возвращение к себе — покачаться немного на качелях; она ловила себя на мысли, что пытается практиковать Мысль во внутренних полемиках — Мысль сводилась к фразе «я же хорошая славная девочка правда же правда». Самооправдания печалили по-прежнему.

А через месяц он прикуривал на качелях опять, и Гермионе было настолько радостно от того, что он здесь, что он со своими бунтами еще живой, и она даже не успела понять, что, наверно, это несколько ненормально — парень, которого она видела пару раз, играет роль сценического (уже) персонажа непонятно какого жанра. Он сам был — непонятно, какого жанра.

Гермиона ставила на трагикомедию, но это было слишком эмоционально для Скорпиуса Малфоя, которого, кажется, вообще мало что интересовало.

Парень прикуривал.

Гермиона думала: черт подери, это же такое бесконечное действие. Дрянная имитация пользы.

— Иногда здесь бывает гениальный мальчишка, — Скорпиус ее заметил, — Оливер. Вам надо с ним познакомиться, миссис Уизли, он очень живой.

— А почему ты — в свои семнадцать — ведешь себя так, будто тебе неинтересно, что будет дальше?

— Очень занимает мысль, что мне нечего ответить, кроме — ну я же неспециально.

— Почему, кстати, человек человеку перпендикуляр?

— Потому что: сколько угодно точек пересечения, но все равно проходит сквозь и никогда не накладывается.

— Ты что, пережил большую несчастную любовь? — негромко осведомилась Гермиона. Прозвучало глупо и с неожиданным эффектом — парень рассмеялся. На самом деле рассмеялся.

— Бинго. Такой бред, но вам же просто приятно в это верить, верно? — Скорпиус продолжал улыбаться. — Пер-ма-нент-но-е — нараспев.

— Ты не влюбляешь, да? — спросила она, чтобы просто что-то спросить. И подумала: Мерлин, мне сорок. Нет, мне не может быть сорок; в сорок женщины бывают роскошные, уверенные и умеющие все-о.

— Нельзя быть трусом, лейтенант, они любят меня, не мешайте им!*

— Что?

— Цитатка. Я починяю примус и прикуриваю. Люди спасают мир и позерствуют, убеждают себя в нужности, важности и оказываются напыщенными высокопарными дураками в результате. Вы печалитесь о собственной несостоятельности. Все о`кей, миссис Уизли; случайные встречи — самые правильные вещи на свете: вот бы встретиться на мосту, в уличном кафе, в кино или в каком-нибудь дворике Латинского квартала и примоститься там рядом с бродячим котом. Мы ведь бродили по городу и не искали друг друга, но знали, что бродим по городу для того, чтоб найти.**

— Ты говоришь сплошными цитатами сегодня, Скорпиус.

— Я олицетворяю собой сентенцию «дерьмо бытовое не выписывается» сегодня. И это просто надо пережить.

*

Хэй, Гермиона, говорила она себе позже, — когда они уже сделали бумажный кораблик и запустили его в Темзу; когда он уже рассмеялся еще раз — и даже искренне; когда она уже перестала одергивать себя постоянно и пытаться показать, насколько она, Гермиона Уизли (что звучит гордо), взрослая, успешная и состоявшаяся женщина, — как ты могла дать роль человеку, у которого на лбу разве что каленым железом не прожгли еще: любые (любые, Гермиона) отношения, встречи, разговоры со мной оканчиваются ничем.

Ты снова начинаешь спасать мир, Гермиона, убеждала она себя, — только мир — и ничего больше. А Скорпиус Малфой сказал (на прощание): бинго, миссис Уизли, бинго.

* * *

— "Осень патриарха" Г. Маркеса

** — "Игра в классики" Х. Кортасара

Афтара сбило с битников на магов-латиноамериканцев.