Миледи (джен)

Семья Сторнеров никогда не была богата, но Иера ни разу не видела, чтобы родители жаловались на судьбу. Ей потому было не понять Торору, что она выросла среди людей, которым чужды были зависть, злоба и двоемыслие. Наоборот, Джон и Натали Сторнер всегда были людьми добрыми, Иера точно это знала, хоть и видела их редко — оба родителя усердно работали, приходили домой поздно и были скупы на эмоции.

Будучи в не самом устойчивом финансовом положении, супруги всё же решились завести второго ребёнка, однако справедливо рассудили, что пока в мире существуют детские дома, строгать ещё свои копии как минимум бестактно. Так в возрасте четырёх лет у Иеры появился братик, который то ли по чьей-то прихоти, то ли из-за банального просчёта именовался всего одной буквой — K.

Дети сразу сдружились — по крайней мере так рассказывала бабушка. Сейчас Иере девятнадцать, и раннее детство она едва помнит, но в её первом воспоминании K уже был с ней рядом. Ни в школе, ни после дети не расставались. Казалось, никто другой им не нужен.

В то время как весь остальной мир уже давно перешёл на полисную систему, США только-только начинали проводить эти изменения, и новорождённый город-государство отчаянно нуждался в свежем населении. Именно поэтому Пери* — прабабушке Иеры — так легко удалось переехать сюда и завести семью. Внуку, (а значит, и девочке — тоже) от неё остались не только крупный прямой нос и иссиня-чёрные волосы, но и небольшая квартира на окраине полиса. Впятером было действительно тесновато, но то, что других обитателей дома угнетало, Сторнеров не особо волновало. Даже наоборот: небольшой размер квартиры позволял создавать и поддерживать настоящий уют, резко контрастирующий с холодным неоновым светом за окнами.

Дети подрастали и начинали всё больше различаться. Иера, скромная и не стремящаяся выделяться, всё равно, сама того не желая, стала белой вороной: для этого понадобилась самая малость — не изменять себе. Хотя семья могла себе это позволить, Иера вежливо, но твёрдо отказывалась от любых аугментаций. Ещё сильнее её выделяла уже давно вышедшая из моды религиозность: девушка особо не кичилась этим, и всегда была чужда проповеднического рвения — но и не скрывала своей веры и могла легко завести разговор на эту тему. За это Иеру часто называли пуританкой, христанутой, или «фанаткой Иисуса», но это её особо не трогало: не потому что Писание велит благословлять хулящих — а потому что оскорбить так называемые «чувства верующих» просто невозможно, если вера непоколебима.

K загорелся верой в науку: и хотя слова «вера» и «наука» рядом обычно не ставятся, для шестнадцати лет такое противоречие — в порядке вещей. И поскольку тот, у кого есть только молоток, повсюду видит гвозди, K стремился объяснить и проанализировать всё, что плохо лежит, даже если это было совершенно бесполезно — эти игры разума в конце концов ему просто нравились.

Различия только сроднили Иеру и K, хоть каждый и пытался перетянуть одеяло на себя и обратить другого в свою веру. Со стороны Иеры это были в основном бесплодные, но приятные споры на темы морали, этики, величия духа, «шёпота призрака» и всего подобного. K же действовал решительнее: в семнадцать лет он захотел показать сестре, что аугментация — это совсем не страшно, скопил денег и заменил свои глаза на неотличимые на вид, но гораздо более функциональные электронные аналоги.

К тому времени у Сторнеров завелись деньги, потому что K и Иера с молодых ногтей увлекались программированием. С возрастом опыт и знания копились, и когда обоим стукнуло по шестнадцать, детские забавы переросли в серьёзную работу. Частные лица и мелкие компании платили дуэту за то, что они взламывали их сайты и ПО, а потом во всех деталях рассказывали, как сделали это, и как убрать уязвимость. На свой первый гонорар они купили себе белые шапки — негласный символ своего ремесла — и небольшую кадку с розовым кустом.

До этого розы в доме были только искусственные; по редким случаям появлялись живые, но те стояли в вазе дня два-три, а потом закономерно отправлялись в мусорный бак. Теперь же, на протяжении вот уже трёх лет, посреди комнаты стоит благоуханный розовый куст, за которым по мере сил ухаживают все домочадцы.

— Ну правда, Иера, ну хватит со мной носиться, как с писаной торбой. Это излишне, не нужно, это, в конце-то концов, обидно!

— Тебе обидно, что тебя любят?

— Ой, блин, ну вот опять ты не понимаешь…

И работать, и разговаривать, и просто играть рядом с этим кустом было почему-то гораздо приятнее, даже если он большую часть времени не был в поле зрения. Куст стал идеальным свидетелем: свидетелем, который никогда ничего не скажет, но чьё молчаливое благодушное внимание всё равно стоит тысячи слов.

Именно в присутствии этого свидетеля K и Иера рождали свои лучшие идеи и решали труднейшие задачи — казалось, без его помощи им бы этого не удалось. В его же присутствии они однажды попытались решить, как именно они друг друга любят: никто не делал секрета из того, что K — приёмный, так что ничего предосудительного в этом вопросе вроде бы не было. Но спустя полтора часа, щедро разбавленных неловким молчанием, оба сошлись на том, что вопрос этот, похоже, остаётся нерешённым.

— Ну так объясни.

K устало трёт глаза:

— Не это. Я проебался, вы меня поддержали, всё здорово, идём дальше. Только не надо, пожалуйста, снова вот этих вот сюси-пуси, будто я дитя малое.

Однажды осенью K влюбился в девушку. Ну, влюбился, это, пожалуй, сильно сказано — скорее просто решил попробовать. Но его пассия применила одним только женщинам известную магию: несколько раз обдала его жутким холодом, при этом оставаясь очень приветливой и милой. То, что чувствовал K, правильнее было бы назвать не разбитым сердцем, а оскорблённым самолюбием. Ещё несколько раз он, просто по инерции, пытался пробить ледяную стену лбом, но у него так ничего и не вышло.

Иера пытается возразить, но брат уж слишком завёлся:

— Неужели ты не видишь этот стеклянный потолок над нами? Наш сосед снизу не просыхает вот уже третьи сутки, а сосед сверху так плотно засел в симулятронной капсуле, что скоро придётся просто выдёргивать провода, чтобы он не подох с голоду. Это — наши соседи, наше общество, наш социальный слой.

Пока именитые эксперты на разные голоса пели одну и ту же песенку про то, что новые технологии уничтожат классовую сегрегацию, сама виновница торжества даже и не думала уничтожаться. Последним ударом для K стало то, что его предпочли другому. Он внимательно изучил соперника: ни в удали, ни в уме K ему не уступал, скорее даже наоборот; даже денег у обоих было примерно поровну — но только потому, что K покупал то, что ему было нужно, а его соперник — то, что было престижно. За него стояли авторитет, статус, общественное мнение, и — богатые родители.

Иера чуть улыбается, почувствовав под ногами твёрдую почву: эта тема ей знакома.

— Мне кажется, я уже доказала тебе, что среди людей любого достатка хороших и глупых — поровну. Ты напоролся на глупую девушку, которой…

— Вот! Вот! — K резко наклоняется, тыча пальцем и едва не попадая сестре по носу, — у тебя все люди либо хорошие, либо глупые! Либо добрые, либо несчастные! И ты скорее выдашь ещё одну успокоительную улыбку и проворкуешь что-нибудь про недопонимание, чем признаешь, что люди могут быть плохими! Я даже… — K резко останавливается. Пару секунд тупо глядит в пол. Потом начинает резко моргать и тереть глаза.

— Эм-м… всё нормально? — осторожно спрашивает Иера.

K ещё некоторое время моргает.

— Да. Теперь да. Перенервничал, блин, с вами, аж глаза заглючили.

— Давай прогоним диагностику. Как раз успокоишься.

K замирает. Лицо его напоминает окаменевшую маску, руки заметно дрожат — сестра ещё никогда не видела его таким. Иера понимает, что это была соломинка, и она вот-вот порвётся. Не будь K на пределе, он бы продолжил доказывать свою точку зрения. Но…

— Я! Не! Буду! Успокаиваться! — кричит он, пинком опрокидывает кадку с розами, стремительно одевается и вылетает в зимнюю ночь, оглушительно хлопнув дверью.

Слова застревают у Иеры в горле. Ни одно не подходит, ни одно не кажется ей правильным, а ведь она всегда считала себя хорошим дипломатом. Ей остаётся только осесть на пол и заплакать.

* * *

Мало было мест и людей, которым K мог бы довериться так же, как сестре. Но такие места были, и Иера их знала. Одним из таких мест был клуб «Призрак в Доспехах», где K часто встречался со школьными друзьями.

И хотя Иера никогда не имела ничего против такого досуга, саму её в это место было не заманить — K уже пытался.

Но куда ему было пойти, кроме как сюда — думает Иера, стоя напротив расцвеченной неоном двери.

Делая над собой заметное усилие, Иера заходит. После свежего ноябрьского морозца её с порога накрывает душный жар и асинхронное буханье басов — синкопа, оказывается, снова в моде. Полная тьма за доли секунды сменяется яркими зелёными, синими и розовыми вспышками, от столпившихся гуляк не видно не зги — самих гуляк тоже толком не видно. Может как-то они здесь и ориентируются, но Иера этого никогда не умела.

Вот тебе и социальное неравенство — раздражённо думает она, пытаясь хотя бы понять, где здесь барная стойка: там, как рассказывал K, они обычно и собираются. Иера понимает, что, наверное, делает глупость, и что догонять брата сейчас не стоит, что она выставит его посмешищем перед друзьями, и конечно же огребёт ещё пару ласковых — но та часть её мозга, которая ответственна за рациональность, сейчас свергнута и отстранена от управления телом.

Спустя какое-то время, которому она уже потеряла счёт, три бесплодные попытки спросить дорогу и несколько хлопков пониже спины Иера наконец видит знакомое лицо.

Сухопарый юноша с козлиной бородкой, тёмными очками и безукоризненно бритым черепом поднимается с табурета:

— Вспомнишь солнце — вот и лучик. Здорово, Пуританка.

— K здесь?

При нормальном освещении Иера даже за очками увидела бы в его глазах тревогу. Но сейчас она в полном неведении.

— Нет, он… — Бен Кингсли с самого детства был убеждён, что если твой друг нашалил, ябедничать ни в коем случае нельзя. Особенно — членам семьи. Но также он с самого детства помнил, как его друг говорил о сестре, и как сильно он ей доверяет. — В порядке, просто…

По сути Иера не входила в их компанию, потому что вообще мало общалась. И это была единственная причина — во всём остальном Бен всегда был готов назвать её другом. Все «за» и «против» застыли в его голове, выстроившись в ментальный эквивалент мексиканского предстояния. Бен никогда не был хорошим мальчиком, часто получал нагоняи, а вместе с ними — щедрую порцию долгих строгих взглядов. Со временем он выработал иммунитет, и только против этих глаз у него никогда ничего не находилось.

— Эх… короче. Пришёл сегодня, сам не свой, весь на нервах. Ну и что, говорю ему, ну продинамила она тебя, что, думаешь, у неё п… — особенно Бена всегда поражало то, что в присутствии Иеры он не может даже выругаться, — что, думаешь, она золотая? Найдёшь, говорю, ещё. А он давай на тебя гнать. Это я опущу. Вы так ещё никогда не цапались?

— Нет.

— Ладно, пытать не буду. А потом, короче, зашла какая-то мажорка. Ну, то есть, натурально — мажорка: в белом вся такая, золото-брульянты. И он, короче, ё… выпил для храбрости, и начал к ней подкатывать.

Иера тяжело вздыхает, прикладывая руку к лицу.

— Да, у меня была такая же реакция. Но ты знаешь, чё? Она сказала ему «да», ты прикинь?

Иера чувствует, что дрожит. Не хватало ещё поймать себя на ревности… — зло думает она, пытаясь сохранить лицо.

— Они, э… они буквально минут десять назад уехали. Сели в белый Роллс, ну знаешь, такой, под старину сделан, как Фантом двенадцатого года**, и рванули к центру. Я его, знаешь, остановил в дверях, говорю, ты уверен? Чё-то мне эта милфа не нравится, что-то с ней не так — а с ней реально что-то не так, то ли с лицом, то ли с голосом, хер проссышь вообще. Но он меня, понятно, и слушать не стал.

Иера тяжело опускается на табурет за стойкой:

— Мне нужно выпить, — говорит она просто потому что другие люди в подобных ситуациях обычно говорят, что им нужно выпить. Автопилот у неё, надо признать, не самый лучший.

— У-у-у… — Бен печально качает головой, — похоже, у нас сегодня вечер кухонной психологии и душеспасительной пьянософии. Ты только не переусердствуй.

Он твёрдо решает устроить K головомойку, когда тот вернётся из своего приключения. Потому что ходить на блядки — это одно, а доводить убеждённую трезвенницу до поисков спасения на дне стакана — это уже перебор.

— Ладно, забей, не парься.

Иера молчит.

— Ты сейчас, наверное, думаешь, что с ним будет. Таки я вам гасскажу. Он просто проведёт с ней ночь, а потом вернётся сюда со сбитой дыхалкой и тянущим ощущением того, что его использовала какая-то богатенькая б… профурсетка, и я пожму ему руку, и обниму его, и скажу «добро пожаловать в мой мир, сынок».

Иера молчит. Она и рада бы заразиться этим грубоватым оптимизмом, но с каждой секундой всё яснее понимает, что ничто уже не будет, как прежде.

Примечание к части*Изначально я назвал героиню в честь одноимённой руны Ст. Футарка. Однако потом выяснилось, что Иера — реальное кавказское имя (если точнее — дагестанское). История достроилась сама собой. Имена Бани и Пери, конечно же, тоже горские.

**Имеется ввиду Роллс-Ройс Фантом.