Звезда Полынь (гет)

По какой реке твой корабль плывёт

до последних дней из последних сил?

Когда главный час мою жизнь прервёт,

вы же спросите: для чего я жил?

Буду я стоять перед тем судом —

голова в огне, а душа в дыму…

Стихи Булата Окуджавы (отрывок)

Вопросы

«Почему?»

Матери казалось, что Сашка родился с этим вопросом на губах. Во всяком случае, она уже и не припоминала времён, когда бы его пухлый пальчик не тыкал во всё подряд, требуя от окружающих людей объяснения тому или иному явлению.

Вот проехал большой ярко-жёлтый автобус — и тут же сашкина голова, зорко следящая за всем происходящим из детской коляски, обернулась вслед:

— Мама, а почему автобус жёлтый?

Вера Дмитриевна, пытавшаяся приладить авоську с продуктами к коляске, только рукой махнула, и сумка упала на асфальт, по которому тут же задорно заскакали румяные мячики яблок.

— Санька, ты меня своими вопросами в гроб загонишь! Ну почему ты не спрашиваешь того, о чём я знаю? Честное слово, от твоих изысканий я себя полной невеждой чувствую.

Но двухлетнего Сашу сказанное, очевидно, не впечатляло, взгляд его озорных глаз тут же перемещался на следующий объект, а рот приоткрывался в очередном:

— Мама, а почему ябл… ух ты, смотри!

Краснощёкое солнце уже клонило усталое лицо ближе к горизонту. Оно казалось огромным и в дымке облаков будто вздрагивало.

— Мама, а почему солнце дрожит? — задал новый вопрос Саша. На его румяных, пухлых щеках красовались ямочки. Так двумя отметинками сама природа на лице его написала, что добр Саша и простодушен.

…

С годами мало что изменилось. И Вера Дмитриевна уже с улыбкой ностальгировала о том, как в детском саду Сашку называли Почемучкой, а позже Знайкой.

Тянущим теплом в сердце отзывалось воспоминание о первом вызове в школу, когда краснеющий Саша показал не менее алую запись в дневнике: «Ув. родители, пожалуйста, зайдите к классному руководителю по вопросу воспитания вашего сына Акимова А.».

Мать было вспылила, но отец, ласково потрепавший её по плечу, произнёс: «Да будет тебе, Верушка, к Сашке первый раз за три года вызывают. Ты вон на младших посмотри — все дневники красные».

И Вера Дмитриевна, выбрав лучшее своё платье, пошла в школу. Каково же было её удивление, когда она увидела учительницу — саму вчерашнюю студентку. Анна Сергеевна, немного сбиваясь, но строго, сначала укорила Сашу за неуёмное, неукротимое «почемучество», а потом, пригласив Веру Дмитриевну сесть, уже мягче произнесла:

— Вы же понимаете, Вера Дмитриевна, что у меня в классе ещё двадцать девять человек и, отвечая на вопросы Саши, я вынуждена расходовать то время, которое должна тратить на всех?

— Я поговорю с ним, — пообещала Вера Дмитриевна. — Только вот не уверена, что беседа эта даст результат. Он у нас с рождения такой. Книги, опыты, вопросы…

— Я не о том, — мягко возразила учительница. — Энергия и жажда знаний у Александра  — похвальная черта. Ему тесно в школьных стенах и развиваться нужно. Знаете, у нас в Доме пионеров есть потрясающие кружки: юный физик, моделирование, астрономия.

…и тем же вечером, за ужином, Сашка с серьёзным лицом заявил: «Ну конечно же физика».

…

Годы летели, взмахивая гигантскими белопёрыми крыльями листов календаря незаметно. Из робкого, но любознательного паренька Сашка превратился в статного юношу. Изменилось лицо, раздались его плечи. Вот только вопросы остались прежними. Но на его «почему» теперь не всегда могли ответить даже профессоры Московского Энергетического Института, который Саша вот-вот должен был окончить с отличием. И не раз пытливый паренёк замечал, что руководитель его дипломного проекта чуть тщательнее готовится к консультации с ним, чем к вопросам других студентов.

— Вам, Акимов, прямая дорога в науку, — скажет он позже, во время защиты дипломного проекта, под аплодисменты экзаменационной комиссии.

— Я бы предпочёл практику, — улыбнётся Саша в усы. — Стране нужны специалисты.

…

«Почему» — никуда не делись и во время службы в армии, а позже и на чернобыльской АЭС имени В.И.Ленина, куда по распределению попал Саша Акимов.

…

— Далась тебе эта дыра? — надула губы Лидочка. — Припять после Москвы? Ты в своём уме, Саша?

— В столице всю жизнь по коммуналкам проболтаемся, а в Припяти нам, как молодой семье, сразу квартиру дадут, двухкомнатную. Но если ты не хочешь… то…

— Да нет, конечно, всё нормально, — улыбнулась Лидочка, положив ладони на сашины плечи. — Вместе навсегда.

…

В самом начале работа на АЭС показалась Саше вполне интересной, но вскоре обнаружила свои изъяны. Акимов многое знал о ядерных установках, но всё же чаще других его можно было встретить в библиотеке АЭС за изучением специальной литературы. И чтение это оставляло больше вопросов, чем давало ответов. Например, Акимов понял, что с реакторами должны работать только люди с узкоспециальным образованием, а не простые технари и электроники, которые наводнили станцию. Слишком уж многое должен был знать и учитывать человек, управляющий реактором. «Физик, химик и… желательно экстрасенс», — всё чаще думал Саша, выходя из библиотеки.

Но времени на анализ у него оставалось всё меньше. Опытных кадров на молодой станции не было, и вопрос продвижения по службе оказался лишь формальным. Настолько, что уже через год Саша нашёл себя стоящим за пультом управления реактором в должности старшего инженера, затем заместителя начальника смены, а позже Акимов стал главным в группе.

Он уже не думал, что следует сменить работу, возможно даже переучиться — вечно хныкающий, но такой любимый свёрток в детской кроватке больше наводил на мысли о работе сверхурочно, чем о высоком.

Так между двадцать пятым и тридцатым днями рождения время приравнялось к мгновению. Саша опомнился только тогда, когда начальник четвёртого энергоблока представил ему робкого, переминающегося с ноги на ногу паренька:

— А это у нас Топтунов Леонид. Молодой специалист из Обнинска. Реактор в глаза не видел, но всё про него знает. Теория — как известно — страшная сила.

Игнорируя явный сарказм в словах начальника, Саша прижал очки к носу указательным пальцем, но всё равно сощурился. «Пора посильнее купить», — пронеслось в голове. Вслух же он сказал, протягивая Леониду руку:

— Очень приятно, товарищ Топтунов. Я — Александр Акимов. Значит, работать будем вместе?

— Надеюсь, — произнёс Лёня тихо, но уверенно. И рука у него оказалась сильная, твёрдая.

…

Акимов смотрел на Топтунова, и что-то странное, не поддающееся рациональному объяснению овладевало его мыслями. Он будто брата своего младшего видел или даже самого себя: те же очки, аккуратные усы и пытливый взгляд. Точно в зеркале отражение. Только восьмилетней давности.

К Топтунову Акимов присматривался долго. Но за три года, в которые новичок дослужился до должности старшего инженера управления реактором, он же из Леонида превратился в Лёньку.

Лёньку — душу компании, когда они воскресным утром выбирались на рыбалку, на дышащий влагой и запахом летних грибов берег реки Припять.

…и Лёньку — саму скромность, когда на работе в очередной раз ему выписывали премию за сверхурочные.

— Лучше Ходемчуку дайте, — спорил Лёнька, — у него дети. А я один.

— Ты на сберкнижку клади. Купишь потом мотоцикл, — смеялся начальник блока. — Ты же о мотоцикле давно мечтал. На рыбалку гонять.

И Саша доверял Лёне. Как себе.

…

— Да чего вы возитесь, Акимов?! — голос Анатолия Степановича Дятлова звучал раздражённо. Листая сменный журнал, Саша исподлобья посмотрел на начальника.

— Я обязан изучить эти записи, — медленно, делая ударение на каждом слове, отвечал он. Дятлова побаивались все. Да и сам Саша, чего уж душой кривить, вздрагивал под тяжёлым дятловским взором. Возвращаясь к записям, Акимов покосился на Топтунова. Тот стоял за пультом, и побелевшие щёки выдавали в нём крайнее волнение.

— Двести мегаватт? — произнёс Лёня, словно отказываясь верить в услышанное. — Это всё равно что лететь пассажирским самолётом на высоте пятьдесят метров над городом. В теории возможно, но на практике сложно осуществимо.

— Ты, кажется, в МИФИ учился, а, Топтунов? А потому должен знать, что это рядовое испытание, а значит, все параметры давно вычислены за вас с Акимовым людьми, имеющими, очевидно, более высокую квалификацию.

— Леонид прав… — начал было Акимов. — К тому же мы действительно обязаны изучить записи предыдущей смены перед заступлением на дежурство.

— А вас, Акимов, я попрошу попридержать мнение при себе. Вы постоянно разговариваете и мало делаете. На теорию тратите слишком много времени. Высшее руководство поставило задачу. Ваше дело — выполнять. Понижаем мощность до двухсот — это приказ. Топтунов, пошевелись.

Саша отложил журнал и шагнул к Лёне в инстинктивном желании стать стеной на пути Дятлова. Пальцы Топтунова мелко вздрагивали над пультом.

— Всё будет нормально, — вдруг резко выдохнул Саша. Он выпрямил спину, чувствуя, что категоричность была необходима в данный момент. — Ты делай, что Дятлов прикажет, а я… я здесь, рядом.

… и Лёня вытащил несколько стержней.

— Ровнее давай. Чего ты из одного квадранта тянешь? — послышался голос второго инженера, более опытного, но менее образованного. Саша посмотрел на показания приборов.

«Почему реактивность падает так неравномерно?» — пронеслось в мозгу Акимова, но мысль тут же заглушило очередное замечание Дятлова:

— Топтунов, скорее! Так до утра провозимся.

— Не могу, Анатолий Степанович. На мощности около двухсот мегаватт реактор становится сложным, я бы порекомендовал…

— Засунь… — начал было Дятлов, но под взглядом Акимова осёкся. Тем временем Топтунов отрапортовал:

— Ну вот и всё, мы провалились. Надо глушить.

— Что?!

— Реактивность нулевая. Глушим реактор.

— Поднимай, — почти закричал Дятлов. — Ты провалил реактор и теперь блеешь?!

— Мы отравились, — вставил Саша, имея в виду насыщение реактора ксеноном. — Согласно Инструкциям, реактор следует немедленно заглушить, иначе…

— Иначе что?.. — сощурил глаза Дятлов. — Инструкцию писали для таких, как вы. И такими же руками. Если под «иначе» вы имеете в виду аварию, Акимов, то спешу напомнить, что именно её мы и создаём, чтобы проверить, хватит ли энергии выбега для питания насосов. А потому, Топтунов, поднимай реактивность!

— Я требую письменного распоряжения в журнале, — вымолвил Акимов, еле разлепляя губы. Чувство надвигающейся беды сковало его грудь.

…

Ответы

Саша хотел бы забыть, но помнил каждое мгновение так хорошо, как не смогла бы передать кинохроника, как не рассказал бы самый лучший корреспондент. Стоило ему лишь закрыть глаза, он видел путь синей авторучки, слова, небрежно выводимые Дятловым в журнал: «Поднять реактивность путём изъятия максимально возможного количества стержней».

Он помнил Топтунова, на миг превратившегося из СИУРа Леонида Топтунова в Лёньку-мальчишку, зажавшегося в углу, но не от страха, а от осознания неизбежности, предчувствия катастрофы.

— Скорее бы всё это кончилось, — Саша помнил, как сказал это вслух, и помнил ответ уже смягчившегося Анатолия Степановича:

— Две минуты — и закончим. Потом сами спасибо скажете. Может, кого и повысят.

— Растём, — тревожной нотой разрезал густой от напряжения воздух у блочного щита управления №4 голос Лёни. — Слишком быстро растём, товарищ Дятлов.

— Что?

Но больше он уже не успел сказать ничего, Саша кричал, ринувшись к пульту:

— Лёня, гаси, гаси!

И грянул гром…

…

— Лежи спокойно, сейчас лучше будет, тебя только прокапали, — Лида подсунула прохладную ладонь под шею Саши, точно тот не взрослый мужчина, а какой-то младенец. — Или давай помогу. Всё-таки подняться хочешь?

Саша пошевелился, чувствуя тупую, ноющую боль во всём теле. Он посмотрел на Лиду, на её лицо, расплывающееся в утреннем свете, несмотря на то, что очки были на своём законном месте.

— Где Лёня? Где Степаныч? — спросил он, будто жена могла знать.

— Анатолий Степанович в соседней палате, — тем не менее ответила она, — а Лёня… Лёня, — голос Лиды дрогнул.

— Что с Лёней?

— Он в одиннадцатой. Тяжёлый очень, — коротко ответила жена.

— Мне нужна ручка. Я напишу, а ты передай Николаю Васильевичу Карпану. Он должен знать, что мы всё делали правильно и я не понимаю, почему взорвалось.

Саша так волновался, что даже не замечал боли, которую ему причиняли самые простые движения. Он небрежно смахнул сукровицу, капнувшую с собственного запястья на лист бумаги, переданный Лидой.

— Да чего ты ревешь, глупая? Я скоро выпишусь, поправлюсь. А если не рассказать сейчас, как всё было, нас осудят. Всех: и меня, и Дятлова, и Лёньку. А я ведь действительно не понимаю, почему он взорвался. Мы следовали инструкциям.

Коротко смахнув слезу, Лида спрятала записку в карман.

— Как можно скорее передай. Это важно.

Она кивнула, зная, что Саша всегда просит только о самом важном.

…

Коридор отзывался эхом на каждый сашин шаг. В пересмену врачей появлялась возможность навестить остальных. В другое время это категорически запрещалось. Впрочем, многие хотели, да не смогли бы подняться.

В палате номер пять было накурено. Дятлов сидел у окна и хмуро вглядывался в отвечающее ему грозовым взглядом небо.

— Здравствуйте, Анатолий Степанович, — обозначил своё присутствие Саша, хотя знал, что Дятлов слышал, как он вошёл.

— Акимов… Александр… — Анатолий Степанович не спеша обернулся, впившись взглядом в сашины глаза. — С чем пожаловали?

— Я хотел бы узнать, как вы себя чувствуете, — Саша рассматривал багрово-красное от ядерного загара лицо Дятлова, рука автоматически легла на подбородок, оглаживая собственные язвы. Взгляд Саши упал на перебинтованные ноги Дятлова. — Досталось вам сильно?

— Рентген триста, — вдруг улыбнулся Дятлов. — Жить будем, Акимов, не переживай.

— …и ещё, — после некоторой паузы добавил Саша. — Я хотел бы понять только одно…

— Почему взорвалось? — перебил Дятлов. — Взорвалось, хотя мы всё делали правильно, а, Акимов?

…

Возвращаясь к себе, Саша думал о том, что боль становится мучительной, но гораздо сильнее ощущалась та боль, что терзала его изнутри. Боль-вопрос, на который не ответил даже Дятлов. Акимову казалось, что за время, проведённое Дятловым наедине с собой, тот должен был понять, что пошло не так.

Саше хотелось побыстрее вернуться в палату и прилечь, но ровно до тех пор, пока слева от себя он не увидел дверь с табличкой «11».

Лёня лежал в боксе. В полиэтиленовом «парнике» с подогревом. Голый, прикрытый стерильной простынёй, белизной своей делающей ядерный загар Лёни ещё более контрастным.

Саша подошёл ближе и решительно отвёл занавесь в сторону. Лёня открыл глаза и улыбнулся.

— Спасибо, так лучше. Дышать нечем. И пить. Всё время пить хочется. «Боржоми» надоел до омерзения.

— Лида вечером обещала принести сок и молоко. Я зайду. Или попрошу её занести, — ответил Саша, чувствуя, что голос его дрожит.

На Лёню было невозможно смотреть. Распухшие, потрескавшиеся губы. Бурые до синевы веки, почерневшее лицо. Акимов вспоминал, что просил Лёню покинуть станцию, но разве это было бы по-топтуновски?

— И шоколад, — тем временем мечтательно произнёс Лёня. — Знаешь, я пока лежу, всё время думаю о сладком.

— Наверное, так себя проявляет болезнь, — улыбнулся Акимов, — ты ведь даже чай раньше без сахара пил.

— Саша, — голос Лёни вдруг стал серьёзным. — Мы ведь под суд пойдём, как из больницы выйдем…

— Не думаю. Я написал Карпану. Он поймёт и сможет сказать своё слово в защиту. Мы всё делали правильно.

— Но тогда почему взорвалось?

— Этот вопрос не даёт покоя и мне.

…

Лида сменила очередной компресс. Врачи не разрешали, но она делала всё в точности так, как хотел Саша. Кроме одного… И на его просьбу:

— Иди уже, глупая, от меня фонит, как от реактора. Сама заболеешь и дети!

… она отвечала:

— Вместе навсегда.

— А знаешь ли ты почему?

— Потому что ты любишь меня, а я — тебя. Всё просто, — уже с улыбкой отвечала она.

…

Тихое майское утро уже вступило в свои права, когда Саша открыл глаза. В последние три дня он не вставал. Да что говорить — у него не было сил даже просто сесть. Так и встретил он тридцать третий день своего рождения лёжа. Но он видел перед собой самое главное в жизни — заплаканное и опухшее лицо жены — самое прекрасное на свете.

— Я обязательно поправлюсь, — обещал он. — Ты только пойди, отдохни. Поспи немного.

Но в то утро Саша взглядом обвёл палату и не нашёл Лиды. «Наверное, пошла в магазин», — подумал он.

В тот же самый момент дверь, ведущая в палату, тихонечко скрипнула, и на пороге появилась миниатюрная, очень худенькая девушка в халате медсестры.

— Акимов? — строго спросила она, сверяясь с карточкой.

— Он самый, — попытался улыбнуться Саша, понимая, что девушка новенькая. Но любое, даже самое маленькое усилие причиняло ему слишком много боли.

— Да вы лежите спокойно, — будто прочтя его мысли, попросила медсестра, — я всё сама сделаю.

Она поравнялась с кроватью и встала так, что Саше хорошо стало видно бледное её лицо, светлые, гладкие пряди волос, выбившихся из-под чепчика. На кармане халата было вышито розовыми нитками. Саша прищурился и прочёл вслух: «Гаврилова Г.».

Надпись заставила вздрогнуть.

— А… а вас не Галиной зовут? — взволнованно спросил он.

— Галей, — улыбнулась медсестра, готовя капельницу, — расслабьтесь, Акимов, больно не будет.

— Нет, я не о том. Вас искал Лёня. Топтунов Леонид. Он в одиннадцатой палате.

— Я знаю, — тихо, внимательно глядя на него тёмными, почти чёрными глазами, ответила медсестра. — Но не сейчас. К Леониду я пойду чуть позже. Сейчас пока не время. Сейчас ваша, Александр, очередь.

Саша не понимал, о чём говорит медсестра, а только следил за ловкими манипуляциями тонких пальцев. Найдя вену, она ввела иглу и попросила:

— Вы просто полежите, и скоро легче будет.

— Нет, вы не понимаете, Галя. Легче будет только тогда, когда я узнаю ответ на вопрос «почему», но, наверное, это случится только в следующей жизни.

Саша замолчал, глядя на Галю, которая почему-то забыла открыть клапан капельницы. Она стояла, задумчиво глядя на Сашу, и казалось… Саше казалось, что ещё мгновение, и он узнает.

Ласковое майское солнце, проникавшее из-за спины Гали, странно освещало её фигуру. Казалось, что девушка светится изнутри.

— Саша… — вдруг молвила она. — Ты ведь устал. Очень сильно устал, правда?

— Я хочу знать, почему он взорвался?

— Всё равно не поверишь…

— Почему?!

— Ты слышал когда-нибудь о Звезде Полынь?