Серый народ (джен)

Ей всегда помогал серый род, мелкий народ. Все в доме знали о том, но открыто не говорили: подслушают, ей донесут. Боялись ее, как ведьму, хоть знали, что ведьмой она не была. Пока жив был ее отец, была на человека еще похожа: разговаривала с людьми, за общим столом сидела, вела себя, как человек. Не стало отца — как с цепи сорвалась: сидела день деньской на кухне, в углу, где мышиные норы, вечно вымажется там, перепачкается, а самой все равно. Кошек от дома отвадила, мышеловки ставить не давала, расплодились мыши, спасу от них не стало. Что не съедят, то попортят, сплошные убытки.

Уж просили ее, просили: убери ты их, выгони. Извести не даешь — ладно, но нас-то не изводи. Зыркнет испуганно, отмолчится и юрк обратно в свой угол: только что была, а вот уже и нету.

Боялась ее мачеха, боялись ее сестры. Клички ей придумывали обидные, то замарашкой звали, то еще как, лишь бы страх свой не показывать. Вроде, простая девушка, маленькая, тонкая, хрупкая. Милая даже. А видишь — хочется завизжать и убежать.

Пытались в люди ее выводить — куда там: сядет в уголке, только глаза поблескивают, затаится, молчит. А потом, на обратном пути, достает из складок юбки сыр, хлеб — зачем воровала, зачем прятала, почему нормально с добрыми людьми не ела? Молчит. Махнули рукой на нее, перестали брать с собой.

Слуги стали разбегаться: мышей боялись, а еще больше — ее. Снова подступились, взмолились, хоть и боязно было: сделай ты что-нибудь, совсем дом в упадок придет! Стала и убирать сама, и готовить сама. Все сама. Зайдешь к ней в кухню, а там мыши по столу шныряют, жуть! Не заходили, звали наверх, в комнаты, если что.

Как пришло приглашение на бал, даже спрашивать ее не стали, поручений надавали и дома оставили. И им легче, и ей, все равно ведь в углу бы просидела весь вечер.

То-то славно было на балу, весело! Музыка играет, люди танцуют, свечи все целые, непогрызенные, еда не попорченная... ни мышей, ни ее.

Вдруг смотрят — идет. В платье нарядном, из старых, видно, из материных; умылась, причесалась, спину распрямила — хороша! Совсем как человек. А только все равно жуть берет. Испугались, притворились, будто не узнали. Танцует с принцем — и пусть танцует. Ни слова решили не спрашивать. Ну ее, от греха. Домой вернулись, а она уж там, и в лохмотьях своих, как всегда. Только лицо уж слишком чистое.

А через день поскакали глашатаи по всему королевству: ищет принц девушку, что была с ним на балу, и всех примет — маленький рост да маленькая, изящная ножка. Сразу поняли, о ком речь, стали стеречь. Раньше сама, добром на кухне сидела, теперь запирать начали, чтоб не услышала клич, чтоб не узнала. Станет вот такая принцу женой — что-то будет тогда?

Как пришли к ним с поисками, примерили туфельку да поспешили выставить посыльных вон, да не тут-то было: зашла в комнату, туфельку надела, а вторую из кармана достала.

Проверили потом: дверь в кухню так и осталась заперта. Как вышла, какими путями, какими норами — неведомо. Увезли ее во дворец. Мыши в доме вроде присмирели, а на душе тягостно все равно, будто не закончилась их беда, а начинается только.

К осени расплодились мыши во всем королевстве...