Такие разные люди (джен)

Он смотрел на себя в зеркало. Ему нравилось, как он выглядит. Без мешающей мантии, в строгой маггловской военной форме, с короткой стрижкой и без всяких колец на пальцах. Они злили его, когда он смотрел на руки отца. Казались чем-то неуместным, вычурным. Как будто мир волшебников еще не умер.

Ему нравились происходящие здесь события. Он был рад, что родился в Германии, именно здесь и именно в это время.

Он — сын чистокровного мага Эдмунда Лихтенберга, прячущегося от собственной тени. От войны Гриндевальда, пытающегося доказать, что маги — не трясущиеся от страха перед магглами овцы. От маггла Гитлера, боясь, что новая власть уничтожит его родственников-сквибов. От самого себя и своей природы. Противно.

Он — Вольфганг Лихтенберг — прятаться не будет. Это и его война тоже. Он гауптшарфюрер, направленный в концентрационный лагерь Собибор, чтобы уничтожать этих мерзких магглов. Он не имеет ничего против них, но магглов слишком много, они слишком уродливы и слишком значимы, они не оставляют волшебникам даже права на жизнь вне укрытия своих домов.

Вольфганг владеет маггловским оружием, потому что оно — совершенно. Он владеет магией, потому что в ней — его сила. Но больше всего он любит комбинировать магию и маггловские достижения.

Ему приятно стоять на крыше «бани», наблюдая в окно, как совершенное маггловское оружие за пятнадцать минут уничтожает больше полусотни человек. В закрытом помещении на такое способно лишь Адское пламя, но оно опасно тем, что его сложно потушить.

Ему приятно, поставив заглушающие чары на свой дом, что вблизи Собибора, смотреть, как очередная симпатичная маггла, находясь под Империо, делает ему минет. Когда он чувствует, что оргазм близок, он приказывает девушке отойти и пытает ее Круциатусом. Под ее крики он кончает, и это гораздо лучше, чем полноценный секс с чопорными волшебницами.

Неприятно ему было быть застреленным простым магглом русского происхождения 14 октября 1943 года на территории лагеря. Наверное, неприятно, но он не успел этого осознать.

* * *

Эдмунд Лихтенберг никогда не рассказывал своим внукам, детям его второго и единственного для него сына, чье именно

имя выжжено из семейного гобелена. Говорил, что прожег ткань случайно, неосторожно задев свечой.