Натянутый канат (джен)

Посмотрите — вот он без страховки идёт.

Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!

Чуть левее наклон — всё равно не спасти!

Но, должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути

Все плохо. Это ощущение вязкого, холодного льда, сковавшего сердце, плотно пристывшего к пальцам, никак от него не избавиться. Ни вздохнуть, ни согреться.

Очень плохо. Есть вещи, которые невозможно забыть. Не вычеркнуть, не выбросить, не замять. Вещи, увидев которые, ты начинаешь жизнь с нуля. С новой точки. Вспоминая о прошлом с недоумением и усмешкой. А то, что внутри, наверное, можно сказать — душа — сворачивается в сгоревший черный лист, как хотелось бы сейчас свернуться самому Тибулу.

Привкус гари во рту. Всегда теперь с ним будет этот привкус пепелища. Сгоревшие остовы сосен, полусгоревшие ноги, которые совсем еще недавно меряли равнодушную поверхность земли. Обугленные руки, еще вчера что-то чинившие, писавшие, обнимавшие. Почему-то дерево горит быстро. А человеческая плоть никак не хочет догорать до конца. Застревает, проклиная небо и землю вечным напоминанием о несбывшемся. О том, что не случилось и не будет уже никогда.

Все плохо.

Он отталкивается от твердого края крыши. Канат еле заметно подрагивает под ногой. Его весомая твердость, его изменчивая легкость успокаивают.

«Просто доверься. Воздух вокруг — он надежный на самом деле… Не выдаст и не обманет, главное, доверься ему» — так, кажется, добрую сотню лет назад говорил ему старый Гийом.

И прищуривал смеющиеся зеленые глаза. Почему-то на дне их всегда плясало веселье. Сам Гийом был рыжим. Никакая старость не могла повлиять на яркость его буйной шевелюры, неизменно окружавшей лицо хозяина ореолом света. В сочетании с глубокой зеленью глаз это рождало ощущение солнечного дня в теплом диком лесу. И только борода его седела. Словно вобрав в себя все беды и печали, выпавшие на долю этого худощавого и невысокого человека. Циркача, канатоходца, заменившего Тибулу и родителей, и профессоров, и друзей.

Собственно, своей семьи Тибул не помнил. Только синюю безбрежную гладь океана. Ощущение могучего простора в груди и соленых брызг на губах. И еще какие-то пронзительные, вольные крики — Гийом говорил, что это, должно быть, кричали альбатросы.

Выпуклое, как купол цирка, небо, а под ним круглое, как арена море. И кричащие где-то в вышине огромные птицы. И горячий мелкий песок под босой ногой.

Если напрячься сильнее, Тибул мог воскресить в памяти два размытых силуэта. Один — огромный, заслоняющий небо, в черном трико и почему-то в цилиндре. К сожалению, как ни силился, Тибул не мог восстановить черт лица. Сколько раз проклинал свою дырявую память. Вместо второго силуэта в памяти и вовсе всплывало лишь облако золотистых волос. Что-то большое, пушистое, мягкое. И очень теплое. Даже тень этого силуэта заставляла сердце пускаться вскачь. В ушах начинался ватный глухой шум, а под язык ложилась горечь.

Немногие подробности из жизни родителей Тибул узнал со слов Гийома.

Молодой, подающий надежды гимнаст и хорошенькая балерина. Они были красивой парой, города пестрели афишами с их именами. От зрителей не было отбоя. Пока однажды холстяной шатер бродячего цирка не сгорел со всеми обитателями. Злые языки подозревали происки конкурентов, как раз потерявших по вине восходящих звезд хороший контракт. Но доказательств собрать не удалось. Возможно, потому, что искать их было некому.

Гийом не любил вспоминать ту ночь. Но мальчишка Тибул умел настоять на своем. Почему-то в детстве Тибулу казалось, что бесконечный пересказ тех событий поможет найти ошибку, поможет как-то исправить случившееся. В крайнем случае, позволит самому Тибулу вспомнить. Гийом вздыхал, кряхтел, смирялся. Садился на свое любимое полотняное кресло и мягко хлопал рукой по коленке. Мальчишка Тибул следовал приглашению немедленно. И, зажмурившись, вдыхал тепло и чуть горьковатый табачный дым, всегда окружавшие старого циркача.

— Ну, было лето. Ночи стояли теплые. И ветер с моря прилетал, вечерний ветер, понимаешь? В тех краях он называется бриз. Так уж устроен мир. Движение воздуха рождает ветер. Вода в море отдает накопленный за день жар, и под ее влиянием теплый воздух стремится на сушу, чтобы вытеснить другой, холодный.

Тибул прижимался покрепче к теплой костлявой груди. Зажмуривался. Позже, только значительно позже он вдруг понял, что старик Гийом сознательно рассказывал о чем угодно, специально выискивая все новые и новые факты и детали, только бы не переходить к событиям. Конечно, можно было предположить, что таким образом Гийом старался вложить в буйную голову своего подопечного хоть капельку знаний. В таком случае его усилия были напрасны. Тибул не запоминал из этих пространных объяснений ровным счетом ничего. Потому что, сжавшись в маленький комок, потеряв большую часть прожитых лет, Тибул становился в эти минуты маленьким брошенным ребенком. «Сиротиня» — как называли его цирковые жонглёры.

— Тот город был очень маленьким. А еще там проходила уездная ярмарка. Это замечательная возможность заработка, понимаешь? Чем больше народа — тем больше зрителей. Чем больше зрителей — тем больше денег за билеты. Директор рассчитывал подкупить что-то из оборудования. Костюмы новые пошить.

В этом месте Гийом обычно вздыхал. Тяжело. Воздух медленно выходил у него из груди, со скрипом и присвистом. Как будто старый футбольный мяч испускал последний дух. Как будто Гийому надо было прыгнуть с разбегу в ледяную воду. Но старый циркач был храбрым человеком. И потому после минутного молчания он продолжал:

— В местных гостиницах не было мест. Директор решил, что пару дней артисты могут переночевать и на рабочем месте. Заодно и деньги сэкономить.

Гийом замолкал и смотрел в потолок. В эти мгновения становилась заметна небритая седая щетина у него на шее, грязный, грубый, некрасивый кадык. Смеющихся глаз не было видно. Потому что Гийом их закрывал. Через пару мгновений он продолжал:

— Чисто случайно я не ночевал тогда со всеми. У меня были в городе дела, и я вернулся поздно, почти к рассвету. На месте шатра было зарево пожарища. Старая грубая холстина, высохшая и выцветшая на солнце, быстро занялась. Все перекрытия внутри были из фанеры. Она вспыхнула почти мгновенно. И потом еще солома. Знаешь, солома — самый замечательный горючий материал.

Обычно после этих слов Гийом замолкал надолго. Тибула успокаивала предсказуемость его реакций, ставшая уже ритуалом повторяемость действий. Гийом, по-прежнему смотря в потолок, наливал себе чего-нибудь в маленький, толстого стекла стакан.

Пил, делая паузы перед каждым глотком. Громко прочищал горло. Иногда мучительно заходясь сухим скрежещущим кашлем.

— Тогда сгорели все. Даже директор. Самый крупный пожар за историю цирка в нашем столетии. Это просто чудо, что ты уцелел. Видимо, твоя семья пыталась пробиться к выходу. На тебя упала декорация. По дороге она сбила поилку для слона, и в итоге ты оказался укрыт огромным мокрым полотном. Когда дымящиеся клочья шатра разгребли, под завалами нашли тебя. Ты спал.

Почему-то последнее утверждение казалось Тибулу особенно обидным. Как можно было оказаться таким глупым и беспечным? Бессонными ночами, глядя в расползающиеся от слез в глазах звезды, мальчик Тибул думал, как бы сложилось все, если б он тогда не спал.

Вдруг он бы тоже умер и сейчас просто был бы давно вместе со своими родителями? Или… Или — вдруг он смог бы их как-нибудь спасти?

Не то чтобы жизнь с Гийомом была ужасна. На самом деле он был внимательным учителем и добрым наставником. Обладал неиссякаемым чувством юмора и безграничным терпением. Мог часами рассказывать увлекательные истории, и только вот такие разговоры о той ночи способны были прочно вывести из равновесия старого канатоходца.

На самом деле, Гийом в ту ночь потерял все. Следуя нелепой недоверчивости, сослужившей ему, впрочем, добрую службу не раз, все свои собственные накопления Гийом держал в походном сундуке. Эти гастроли должны были стать последними, Гийом давно уже мечтал купить маленький домик с розами во дворе. Ему не хватало лишь немного, и он уже даже приглядел такой домик, и сторговался в цене. До тихой, безбедной старости в доме с двориком, наполненным пением соловьев и благоуханием роз — оставалось рукой подать. Даже если последние гастроли будут не слишком удачными. А они проходили как раз более чем замечательно, на крупнейшей городской ярмарке от зрителей не было отбоя. В том числе им нравился худой невысокий человечек, бесстрашно расхаживающий под потолком цирка.

В итоге в одну ночь Гийом оказался без денег, документов, вещей и экипировки, с маленьким перепуганным ребенком на руках.

В детстве Тибул никогда не задумывался, почему старик-канатоходец забрал его к себе. Тогда это казалось таким естественным. Только уже много лет спустя Тибул понял, что был Гийому совершенно посторонним. Судя по всему, даже с родителями Тибула тот не был тесно знаком. Пришел в труппу как приглашенный артист, на пару высоких сезонов. Мечтами и мыслями прикованный к маленькому домику с садом из роз, Гийом не успел особенно ни с кем толком познакомиться.

Что заставило его взвалить на себя ответственность за лишний рот?

К сожалению, к тому времени, как Тибул додумался до этих вопросов, Гийома давно уже не было на свете.

«Чтобы не сойти с ума. Знаешь, на самом деле, так легко пустить себе пулю в лоб», — представлял себе Тибул улыбчивый шепот Гийома.

Или, может, тот просто хотел передать кому-то свое мастерство? Раз уж судьба лишила тихой и обеспеченной старости.

При этих мыслях Тибул сжимал зубы, упрямо выставляя вперед нижнюю челюсть.

«Ты так похож на маленького бульдожка», — слышались в ушах теплые, как летний вечер, слова Гийома.

— Я могу пройти на этой высоте, — отвечал Тибул надутому владельцу большого цирка.

— Ты разобьешься на первом же выступлении, — слышался шепот сквозь зубы ему вслед.

— Посмотрим.

«Посмотрим» — это было любимое словечко Гийома. Когда Тибул хотел получить в подарок белоснежного пуделя, прокатиться на настоящем жеребце со скачек, полетать на воздушном шаре, получить вот тот ярко-желтый шейный платок — Гийом лишь весело прищуривался и изрекал: «Посмотрим».

Пудель оказался маленькой золотистой собачкой, которая любила сидеть на руках и нежно лизала ухо своим теплым шершавым языком. Вместо жеребца Тибула прокатили на цирковом пони, зато стоя и восемь раз. Шейный платок оказался тем самым, желтым, чистого китайского шелка. Сколько уж лет прошло с тех пор, а канареечная яркость ни капельки не вывелась с гладкой, чуть холодящей поверхности. До недавнего времени Тибул всегда таскал этот чертов желтый платок с собой.

Только вот с воздушным шаром не получилось. И то, Гийом честно привел Тибула на воскресной городской ярмарке к вдыхающему огромному чудовищу, сшитому, как цирковой наряд, из разноцветных маленьких лоскутков. Но вот незадача, налетевший грозовой ветер сорвал шар с канатов и, завывая, унес добычу в небеса.

— Как же замечательно, что ты цел, — снова и снова шептал тогда Гийом в макушку рыдающего Тибула.

— Посмотрим, — говорил Гийом и, высоко подняв голову, проходил по упругому канату у самого купола цирка.

— Посмотрим, — говорил Тибул надутому владельцу большого цирка. И выходил на арену. Да, слишком высоко. И никакой страховки. Но раз по-другому хорошую работу не получить — почему бы и нет? Зачем, в конце концов, нужна жизнь, если ею никогда не рисковать? Твердый канат под ногой дарил обманчивое ощущение устойчивости.

— Только не отчаивайся. Пока ты веришь в свои силы — любые вершины тебе по плечу, — шептал в ухо Гийом.

— Знаешь что, парень, пора тебе уже прекращать играть в эти прятки со смертью на потеху публике, — сказал Тибулу однажды дядюшка Август — задумчивый седеющий клоун. — У меня есть вагончик. И лошадка. Неужели два полные сил человека должны рисковать жизнью, потешая других? Неужели мы сами не в состоянии заработать себе на пропитание?

— Просто доверься, — весело улыбался старый Гийом. — Ничто так не губит жизни, как подозрительность и осторожность. Обе они в чем-то сродни трусости.

Так Тибул стал жильцом маленького фургончика, возимого постаревшей уже, доброй и тихой лошадкой. Так он взял на себя ответственность за дядюшку Августа. Хотя, конечно, это еще не известно, кто кого из них подобрал и спасал.

Потом у них появилась Суок. Проселочные дороги и шумные городские площади стали родными и понятными. Вечер будоражил огнями факелов и веселым посвистом зрителей. Жизнь переливалась яркими красками, маленькими беззаботными заплатками циркового шатра. Пока не случился этот июньский теплый погожий день.

Тибул повел плечами, вдыхая похолодевший к вечеру воздух. Там, за городом, он пах сочной травой и клевером, здесь же, на площади Звезды ударяет в нос пылью, раскаленным железом и ненавистью.

О ком сейчас думать нужнее всего? К кому идти по тонкому, слегка пружинящему под ногой канату? Старый рыжий Гийом всегда рядом. Стоит только закрыть глаза. Дядюшка Август ворчит и ждет где-то там в ночи. А Суок просто молча смотрит на звезды. Если бы она умела колдовать и молиться, наверное, равнодушные звезды тотчас покинули бы свои привычные места и примчались к Тибулу на помощь. Если бы она умела. Чтобы как-то добраться к Суок и старику Августу, глаза закрывать совершенно не стоит.

Площадь Звезды лежит под ногами многоголовой ощерившейся гидрой. Один неверный шаг, взмах, вздох — и раскачивающееся под ногами чудовище проглотит тебя. И хорошо, если сразу.

Он отталкивается от твердого края крыши. Канат еле заметно подрагивает под ногой. Его весомая твердость, его изменчивая легкость успокаивает.

Всего-то и нужно — только перейти через площадь.